Мрачные сказки

В памяти всплывают все те летние дни, что мы с ним проводили на лугу. Леви зачитывал мне отрывки из своих книг, а я слушала, сплетая былинки, сорванные у ног. Мы были подростками, когда он стал произносить надо мной фразы, почерпнутые в одной из книг, прося при этом замедлить дыхание. Леви называл эту практику гипнозом, уподобляя ее игре. Глупости, над которой мы вместе смеялись. Он говорил мне: «Идет снег», когда небо было голубым и ясным, а солнышко приятно пригревало. Мне становилось зябко, и я подбирала под себя колени. Леви понуждал меня убегать посреди ночи из дома и встречаться с ним возле пруда. Он отлично понаторел в этом – в одурачивании моего сознания настолько, что я делала все, как он велел. А в то лето я стала подумывать об уходе из Пасторали и склонять его к побегу. Но Леви хотел остаться. Всегда хотел. Он знал, что рано или поздно – после смерти Купера – возглавит общину. Это уже было решено. Купер растил и воспитывал Леви, как собственного сына, учил его руководить людьми и управлять общиной. После кончины Купера Леви должен был переселиться в его дом и сменить его на посту предводителя Пасторали.

А мне очень хотелось вырваться из этого леса. И узнать, что находится за его рубежами. Но в один прохладный летний день, когда уже повеяло осенью, Леви начал отрабатывать новый трюк. Он прикасался кончиками пальцев к моим закрытым векам – аккуратно и нежно – и побуждал меня вообразить темноту. Полную, окутывавшую все тело, застилавшую мне зрение так, что я видела лишь тени. И я послушно представляла. Пока небо не стало серым пятном и все вокруг меня не поблекло до такого же оттенка.

Леви отнимал у меня краски жизни. День за днем. Неуклонно, неумолимо. Знай я, чем все закончится, я бы воспротивилась. Но я даже не догадывалась, что он задумал. И безропотно подчинялась плавной, мягкой модуляции его голоса, наслаждаясь запахом его кожи – ароматом сосен и земли, забивающим мои ноздри.

А Леви все нашептывал мне о темноте и о тенях. И однажды, на исходе дня, чернота заволокла мои глаза и больше не рассеялась. Ландшафт исчез, и последним, что я видела, был Леви. Потом я забыла, что это он был повинен в моей слепоте. Я позабыла, какие слова он мне шептал на ухо. Леви лишил меня не только зрения, но и воспоминаний. Он посчитал, они мне больше не понадобятся. И стер их посредством того же гипноза. А теперь я терзаюсь вопросом: как быстро ему пришла новая идея? Раз Леви смог убедить меня в слепоте, он и других насельников Пасторали мог убедить в чем угодно. Через год умер Купер, и Леви стал предводителем нашей общины.

– Ты лгал мне… каждому из нас!

– Я защищал вас.

– От чего? От ветрянки? – Мои брови выгибаются дугой.

Я бросаю вызов Леви. Он должен сказать правду! Хватит лжи! Я больше не поддамся чарам его голоса.

– Реальный мир опасен, – отвечает Леви. – Он разрушен и болен.

– Откуда тебе это знать? Ты же никогда не покидал Пасторали.

– Купер много мне рассказывал о нем. Он говорил, что я должен защищать общину от внешнего мира. Делать все возможное.

– Он не этого хотел. – На секунду зажмурившись, я снова смотрю на Леви. – Это правда или нет? – требую я от него ответа. – Деревья больны?

– Я выдумал историю, в которую вы все поверили, – вздыхает Леви.

И я вдруг вижу перед собой того подростка, которого запомнила из детства. Изящный изгиб рта и мягкость, прежде теплившаяся в его темно-зеленых глазах, – вот такого юношу я полюбила всем сердцем! Настолько глубоко, что верила всему, что он мне говорил.

– Купер рассказал мне историю о первых поселенцах, которые здесь осели. И об исчезнувшей девушке, которую они потом увидели в лесу; она выглядела одичавшей, обезумевшей, нездоровой, как будто подхватила какую-то болезнь, будто ее чем-то заразили деревья.

– И на основе той истории ты выдумал новую?

– Кто знает? Быть может, первопоселенцы были правы и деревья на самом деле чем-то болели.

Леви отводит взгляд на сад; капли дождя разбиваются о длинные листья кукурузы, содрогающиеся от каждого удара.

– Поначалу я сказал общине только, что дорога небезопасна, нам надо держаться в пределах периметра и защищать себя от внешнего мира. Но никто не желал меня слушать. Все продолжали мечтать о сношениях с внешним миром и даже о торговле.

Виски Леви подергиваются, словно признание в том, о чем он никогда не говорил, больно щиплет его глаза.

– Мне нужно было всех запугать, чтобы люди по-настоящему страшились этого леса, дороги. Мне надо было, чтобы они боялись за свою жизнь.

Леви сглатывает, и его лицо искажает печальная мина. «Уж не мнит ли он себя страдальцем?»

– Каждую неделю на собрании я рассказывал людям одну и ту же историю: о болезни, живущей в лесу. И очень быстро они позабыли то время, когда не боялись ветрянки. Все уверовали в нее! Даже ты…

– Это ты заставлял меня вырезать метки на деревьях! Ты использовал меня!

Леви кивает, уже не скрывая того, что творил:

– Мне нужно было сделать ветрянку реальной, заставить людей безоговорочно поверить в опасность, подстерегающую их за нашим периметром.

Я лишь качаю головой: