Мрачные сказки

– Мы не можем рисковать, посылая кого-то в путь через лес, – опустив на миг глаза, Леви опять переводит взгляд на нас. – Я ваш предводитель, моя обязанность – вас защитить. И потому мое решение таково: мы не повезем и не понесем ребенка Колетт через лес. Все бремя этого решения я возлагаю на себя. Я несу ответственность за эту бесценную маленькую жизнь, и я делаю тяжелый выбор: хочу сберечь вас, защитить наши жизни в общине. Я иду на жертву, я беру эту крошечную жизнь в свои руки. И эту жертву я делаю ради вас, – глубоко вздохнув, Леви подносит руку к сердцу, в темных, немигающих глазах отражается искренняя печаль. – Завтра ночью мы подожжем шалфей по периметру Пасторали, и дым прогонит болезнь обратно в лес. Мы будем в безопасности. И мы выдержим очередное испытание, как было всегда. Мы выживем! Община уцелеет!

Несколько человек тихо перешептываются, но они очень аккуратны в своих словах, а те быстро растворяются в ночном воздухе. Ни у кого больше не осталось аргументов в поддержку своего несогласия. Мы понимаем, почему Леви принял такое решение. Мы сознаем, какое бремя он несет.

– Если у вас есть вопросы о безопасности нашей общины и вы бы хотели их обсудить, – медленно кивает Леви, пристально вглядываясь в наши лица, словно пытается определить, кто разделяет его мнение, а кто еще сомневается, – вы можете поговорить со мной лично. Не стоит волновать всю общину. – Леви снимает руку с сердца. – А пока, – добавляет он, – давайте думать и молиться за дочку Колетт! И надеяться на то, что уже в ближайшие дни она оправится и окрепнет.

Я чувствую, что Тео поворачивается. Он хочет заглянуть в мои глаза, но я смотрю прямо перед собой.

– А теперь поговорим о зерновых и летнем урожае, – продолжает Леви, устало ссутулив плечи. – У Генри появились кое-какие идеи насчет строительства новой сушильни, он хотел бы обсудить их со всеми.

Как легко Леви сменил тему: мы уже разговариваем о совершенно иных вещах, о наших повседневных общинных делах, о смене времен года, урожае и насущных заботах, нацеленных на одно – выживание. Но мое сердце готово пробить в грудной клетке брешь, его бешеный стук отдается в барабанных перепонках. К горлу желчью подступает осознание: у Тео, возможно, иммунитет. А если так, он может спасти дочь Колетт.

Но сначала он должен будет признаться в том, что сделал. И пройти обряд.

Тео

Небо чернеет, плотная пелена туч, поглотив все звезды, низко нависает над деревьями. Мы все еще сидим на Кругу, когда горизонт рассекает первая вспышка молнии и все окрест окрашивается в мертвенно-бледный голубоватый цвет. Кто-то вздрагивает; чей-то ребенок разражается плачем.

– Быстрее! – поторапливает нас Леви; его голос перекрикивает громовой раскат. – По домам!

Наше собрание еще не закончилось, нам осталось обсудить урожай и новую сушильню, но погода решила загодя предостеречь нас о грозе. Наэлектризованный воздух дрожит, порывистый ветер треплет кукурузные початки на полях, и члены общины спешат разойтись. Ливень неминуем. Схватив Каллу за руку, я тащу ее к деревьям.

– Нет, Тео! – кричит на меня жена. – До дома слишком далеко. Нам надо найти укрытие здесь, поближе.

Я не слушаю и продолжаю тащить ее дальше, к тропинке, петляющей вдоль ручья к дому.

– Тео! – взвывает жена, выдергивая руку; ее глаза устремляются в небо. – Дождь вот-вот пойдет!

Но я опять не отвечаю Калле, мой взгляд приковывает путь сквозь темноту. Я слышу, как трещит и раскалывается небо – над нами летняя гроза. Я понимаю: жена сильно напугана. Но вместе с тем я испытываю почти механическую потребность сбежать из сердца Пасторали и ото всех остальных, добраться до нашего дома и спрятать Каллу под его безопасной крышей.

Мы почти добегаем до заднего крыльца, когда с неба падают первые капли. И это не легковесные, нерешительные капельки. Это сильнейший ливень. Потоп, обрушивающийся с неба на землю. Капли дождя разбиваются о нашу кожу, вмиг увлажняют волосы, стекают по скулам, пропитывают слишком тонкую одежду. С губ Каллы слетает тихий вскрик ужаса. Я затаскиваю ее на крыльцо, а с него – в дом. И лишь тогда выпускаю руку жены. Она замирает в дверном проеме: руки повисают как намокшие мешки с кукурузной мукой; ручейки, струящиеся с мокрых волос по лицу, собираются у ног в лужу.

Калла поднимает на меня глаза; они широко раскрыты, мне кажется, еще немного, и они выскочат из орбит.

– Тео, – ее голос дрожит, – дождь… Я… – Жена снова опускает глаза, она смотрит на свои руки, на кисти так, словно боится стряхнуть с себя воду, втереть болезнь в кожу. Теперь и подбородок Каллы начинает трястись.

Я тотчас устремляюсь к ней:

– Давай помогу тебе снять одежду.