Мрачные сказки

– Нет, – хриплю я в ответ и поспешно выпиваю виски; янтарная жидкость согревает мне горло.

Я мог бы сказать Леви правду. Признаться в том, что делал. И, возможно, мое признание убедило бы его в том, что я ничем не рискую и смог бы отправиться за помощью. Но дикий блеск его глаз, этот неподдельный ужас человека, на котором лежит чрезмерная ответственность и который страшится узнать, что его предал – перейдя границу – близкий друг, заставляет меня молчать.

Леви постукивает пальцем по кромке бокала, и я, как завороженный, наблюдаю за ним, не в силах отвести взгляд в сторону.

– Мое дело – охранять границу, а не выходить за нее, – добавляю я как можно более спокойным тоном.

Леви одобрительно кивает, его лицо смягчается.

– Сейчас трудное время, – говорит он, возвращаясь к столу.

Подлив себе виски, Леви вертит бокал в руке; темная жидкость поднимается по его стенкам вверх, как нарождающийся тайфун.

– Но мы и прежде сталкивались с трудностями, с суровыми зимами и смертями, которых не ждали. Это наша жертва во имя проживания здесь. Ты понимаешь это лучше большинства других, – Леви подносит бокал к губам, но не отпивает; его занимает одна мысль: – А ты знал, что, когда Купер купил эту землю и все эти строения, он частенько выходил по ночам в лес и прислушивался к деревьям? Хотел узнать, правдивы ли слухи.

Глаза Леви медленно моргают, алкоголь уже расслабил его суставы и мышцы; это механические глаза, управляемые рычагом: «На счет “три” веки поднимаются».

– Купер считал, что истории о страхе первых фермеров перед лесом – не более чем легенды. Но он ошибся. – Леви одним глотком опорожняет бокал. – Эта земля всегда была недружелюбной и жестокой. Но только после смерти Купера мы столкнулись с вязовой ветрянкой и узнали, насколько зла и безжалостна эта болезнь.

Я допиваю свой виски, но попросить еще не осмеливаюсь. Легкий звон в ушах действует на меня расслабляюще: мне хочется прилечь на диван, забыться сном, навеянным алкоголем. Мне, конечно же, известна история о фермерской дочке, но Леви никогда не говорил мне о том, что Купер еще до своей смерти подозревал о болезни, обитающей в лесу и способной заблокировать нас в Пасторали, как в ловушке.

– Мы слишком многим рискуем, если разрешим тебе или кому-то другому выйти за пределы общины. Надеюсь, ты это понимаешь, – откашливается Леви. – Твой уход может навредить еще больше.

Я возвращаюсь мыслями к пикапу и к фотографии. Действительно ли Тревис Рен приходил в Пастораль, как сказала мне Би? Или он умер в лесу, разъеденный изнутри гнилью? И его труп навсегда остался здесь, став землей в безымянной могиле?

Протянув руку, Леви забирает у меня бокал. На мгновение я подумал, что он собирается вновь наполнить оба наших бокала, и внимательно наблюдаю за другом. Но тот, не оборачиваясь, заговаривает:

– Купер часто повторял, что люди там, во внешнем мире, страдают от сильной тоски. Они тоскуют по тому, чего не могут даже описать. Не находят слов. Это некий позабытый вкус, щекочущий нёбо, ощущение западного ветра, не загрязненного ни единой песчинкой. Они тоскуют по тому, чего не могут обрести, не знают, как и где найти. Но мы нашли и обрели это здесь, в Пасторали. И, естественно, мы платим за это, должны чем-то жертвовать. Но оно того стоит… Ты согласен? – поставив бокалы на стол, Леви поворачивается ко мне: – Этот образ жизни дает нам больше, нежели отнимает. И мы будем глупцами, если откажемся от него.

Я киваю Леви, ощущая, как меня захлестывает волна вины – за каждый раз, когда я выходил на дорогу.

– Все дело в том, – продолжает Леви, – что мы не знаем, насколько далеко распространилась болезнь, вышла ли она за пределы нашего леса.

Я напряженно сглатываю:

– О чем это ты?

– Эх, Тео, – косится на переднее окно Леви. – Быть может, там уже ничего не осталось.

Мне хочется подойти к другу ближе. Я не ослышался? Но уточнить, что он имеет в виду, я не успеваю.

– Даже если ты сумеешь пройти через лес, – поясняет Леви, – даже если ты выйдешь на главную дорогу, ты можешь не найти там никакой помощи. Ни лекарств, ни врачей. Ничего.

– Ты допускаешь, что болезнь… – осекаюсь я, проглатывая слова, которые застревают у меня в горле, как кости.

Те немногие из нашей общины, кто помнит внешний мир, часто рассказывали о том, что они там оставили: о городах и обширных океанах, а еще об электричестве в таком изобилии, что оно попросту не может иссякнуть. И я всегда полагал, что все это сохраняется там до сих пор и ждет нас. Ждет того дня, когда болезнь отступит, лес станет безопасным и мы сможем вернуться. Я думал, если мне удастся пройти через лес и выбраться в мир, лежащий за ним, мне уже нечего будет бояться. Неужели я ошибался?

– Мы ничего не знаем наверняка, – еле шевелит губами Леви. – И мне не хочется пугать остальных, но мы должны защищать и оберегать все, что построили здесь. На всякий случай.

Мне кажется, что пол уходит из-под ног; комната слегка кренится; всполохи свечей бликуют конвульсивными узорами. Вытянув руку, я хватаюсь за стул.