Мрачные всадники (ЛП)

— Итак, вы здесь, все до единого, черт побери, — сказал он, и в его грубом голосе было не больше человечности, чем в рычании дикой кошки. — И мне пришлось вытаскивать свою задницу под дождь, чтобы на вас посмотреть. — Он плюнул им под ноги. — Жалкий, отвратительный, убогий народец, вот вы кто. Но мы позаботимся о вас. О да, вы попали в хорошие руки.

И он расхохотался: жутко, издевательски, делая этот промозглый день ещё ужаснее.

Один из мужчина совершил ошибку, попросив воды, и Пеннинг повернулся к нему и ткнул концом палки в живот. А затем принялся бить того дубинкой по голове, пока его лицо не покраснело от напряжения.

— Воды? Воды?! А что же, по-твоему, падает сейчас на тебя с неба, южный ублюдок?!

После этого никто ни о чем не просил. Пленные стояли молча, с прямыми спинами, как статуи в парке, несмотря на многочисленные раны, усталость и отчаяние. Конечно, некоторые вообще не могли стоять и падали на колени.

Пеннинг приблизился к ним.

— Прекрасный вы народец. Разве вас не учили, ребятки, стоять по стойке смирно?

Молодой капрал с повязкой на глазу на мгновение забылся.

— Сэр, — обратился он. — Эти люди больны. Им нужна…

Но палка Пеннинга, описав смертельную свистящую дугу, попала ему в рот, выбив зубы, как игральные кости. Капрал потерял сознание, а Пеннинг плюнул ему в лицо.

— В лазарет этих ребят, — сказал он группе черных солдат, стоявших неподалеку. — А после этого — в могилу.

Когда солдаты двинулись вперед, Пеннинг остановил палкой человека с забинтованной опухшей ногой.

— Этого — оставить.

Раненых чернокожие утаскивали с максимальной осторожностью, что, учитывая обстоятельства и злобный взгляд Пеннинга, всё равно ничего хорошего не обещало.

Лицо Пеннинга было некрасивым, грубым и отталкивающим, как у свиньи, которая роется в грязи. Под скулами с обеих сторон виднелись старые шрамы; плоть там натягивалась, придавая его лицу вид голого черепа.

Позже Фаррен узнал, что после Геттисберга партизаны Конфедерации бросили его умирать. С разорванной на куски ногой и кучей колотых и огнестрельных ран. Партизан в качестве последнего прощального унижения проткнул штыком насквозь обе щеки Пеннинга. Когда его нашли солдаты Союза, на его щеке все еще виднелся грязный отпечаток сапога — там, где партизан упёрся ногой, чтобы легче выдернуть клинок.

Но Пеннинг выжил.

Через полгода ему поставили деревянную ногу и перевели в так называемый «инвалидный корпус», состоявший из людей, не годных к действующей службе. А затем он перешёл в военную тюремную систему.

Враждебно настроенный ко всем.

Лежащий на земле седеющий сержант просто смотрел на Пеннинга. В его глазах была ненависть, которая кипела и бурлила, как кислота. Пеннинг посмотрел на его рану. Он даже по запаху мог сказать, что там начала развиваться гангрена. Он вдавил кончик своей палки в отёкшую рану прямо под коленной чашечкой. Сержант закричал и начал корчиться, его лицо было мокрым от пота и дождя, забрызганным грязью, но он не просил пощады.

Пеннингу это явно не понравилось.

— Тебе нужна помощь, парень. И если ты меня попросишь, я прослежу, чтоб тебе её оказали.

Сержант прикусил нижнюю губу, взглянул на Пеннинга и улыбнулся, обнажив окровавленные зубы. А затем он отхаркнул комок мокроты и сплюнул его на ботинок Пеннинга.

Пеннинг рассмеялся и изо всех сил ударил палкой по ране, проколов ее насквозь. Отвратительное зловоние разложения сочилось из почерневшей, гниющей раны.

Сержант закричал и потерял сознание.

Больше его никто не видел.

Пеннинг ходил взад и вперед мимо рядов военнопленных, ухмыляясь, огрызаясь, пиная людей в пах и колотя их палкой.

Он рассказывал им, как Джефферсон Дэвис⁸ трахал их жен и совращал их сыновей на юге, но, что бы он ни говорил, никто не попадался на удочку. Так без разбора он ковылял по рядам, размахивая своей огромной окровавленной палкой и подрубая людей, как лесоруб — деревья.

Со временем, удовлетворенный стонами и всхлипами избитых и оскорбленных людей, он произнёс:

— Ну что ж, джентльмены, добро пожаловать. Добро пожаловать всем и каждому.

Вот так состоялось знакомство Фарренов с миром «Эльмирской преисподней», как её стали называть.

С Фаррена и остальных было снято все, кроме одежды. Если раны не были сильно инфицированы и не кровоточили слишком обильно, никто за ними не смотрел. Заключенных насильно загнали в бараки, и для них началась новая жизнь. Это была живая смерть. Людей, которых не забили в бараки, согнали в бесчисленные палатки из рваной и заплесневевшей парусины, которая постоянно хлопала на ветру.

Командующим в лагере был полковник Уильям Хоффман, который хвастался, что убил больше людей, чем любой другой солдат регулярной армии, и в этом никто не сомневался. Но его оружием были не винтовка и штык, а голод и болезни.