Мрак

Его сотоварищ выглядел еще массивнее, чем раньше. Руки свисали до колен толстые, перевитые жилами. У него блестело по три кольца на каждой руке, чтобы спасти пальцы от удара тетивой, перстень на большом пальце – примета воинов, а в левом ухе блистала серьга. Серьга означает, как уже знал Мрак, что это единственный ребенок в семье. Таких особо оберегают в бою как единственных продолжателей рода. Впрочем, Зализняк выглядел так, что сам мог охранить и защитить любого.

– Гонта, – поправил вожак разбойников. Он засмеялся. – Если бы я тогда признался, что куявским воронам удалось поймать самого Гонту, там бы три дня на головах ходили!

– Зализ… тьфу, Гонта, – повторил Мрак пораженно, – но как же ты попался, что тебя даже не узнали? Хотя понятно, лазутничал, царскую казну высматривал…

Разбойники с облегчением смотрели, как они похлопывают друг друга по плечам, спинам. Мрак заодно пощупал исполинский лук за плечами Гонты, удивился:

– Как ты из него стреляешь?

– А что? – ухмыльнулся Гонта.

– Да его и трем лучникам не натянуть!

– Четырем, – сказал Гонта беспечно. – Ты уже пристроился к поросенку? Ого, уже и отожрал половину? Знал бы, оставил бы тебя там, в бойцовской яме. Ты нас разоришь.

Еще раз обняв, усадил у костра. Когда опустился рядом, разбойники снова заговорили, довольные, что гроза миновала. Гонта снял лук и бережно уложил рядом. Мрак уважительно посматривал на грозное оружие. Такого еще не видывал. Составной, собранный из десятка слоев клена и вяза, пропитанный тугим клеем, он выглядел способным пробить стрелой городские ворота. А то и городскую стену.

– Как-нибудь покажешь? – спросил он. – Или для бахвальства таскаешь?

– Как Голик меч? – засмеялся Гонта. Он не обиделся. Хлопнул по плечу, голос стал мечтательным. – Чую, еще увидишь…

Они хохотали, вспоминали, как Додон верещал, страшился за свою шкуру. От тропки раздался шум, треск веток. Двое торжествующих разбойников притащили старую женщину, в лохмотьях, с изможденным лицом. Она даже не упиралась, только тихо и жалобно просилась, называла сыночками, но ее поставили перед костром, разбойники грубо сорвали с ее плеч заплатанную суму.

Мрак поморщился:

– И нищенок грабите? Я думал, только богатых.

– Богатых выгоднее, – согласился Гонта. – Достаточно ограбить одного, где бедных надо грабить дюжину. А из добычи можно пару медяков бросить бедным! И слава пойдет как о благородном разбойнике, и, что главное, буду с радостью доносить на богатых. Зависть – сила!.. Но ты зря жалеешь бабку заранее. Если бедна – отпустим, не обидим. Только некоторые так наловчились проносить через мои земли даже драгоценные камни…

– Ого!

Разбойники вытряхивали скудные вещички прямо перед костром. Внезапно старая женщина с плачем упала, жадно ухватила какую-то почерневшую щепку, что едва не угодила в огонь, прижала к груди. Разбойники смеялись, пока не рассмотрели ее руки: в страшных сизых шрамах, будто ее пальцы и ладони зажимали в раскаленные тиски, рвали горячими клещами… или жгли на костре.

Смех мало-помалу утих, а женщина, плача, затолкала обратно в мешок скудные пожитки, попятилась от костра. Мраку почему-то показалось, что больше всего она бережет щепку, что едва не угодила в костер. Даже не заметила бы, что отобрали все, но щепку берегла…

Но додумать не успел, Гонта мощно хлопнул по спине, ему нравилось хлопать по могучей спине Мрака, загрохотал весело:

– А как пищал, когда волокли по ручью?

Когда от кабанчика остались мелкие косточки, Гонта вывел на едва заметную тропку:

– Выйдешь к горной веси. Эти люди никогда не спускаются в долину. Понимаю, руды копают, золото гребут лопатами, но откуда хлеб берут?

Воздух здесь был чище и реже, чем в долине, намного холоднее. До обеда он карабкался по кручам, справа и слева окружали горы, огромные и величественные, как застывшие великаны, облака пугливо проскальзывали над самой головой, небо блистало синевой. Зелень осталась далеко внизу, здесь были только голые камни. Даже мох перестал следить за ним из-под тяжелых глыб.

Некоторое время с ним наравне парил горный орел, затем Мрак оставил его внизу. Но при виде орла вспомнил о жабе, вытащил из мешка, накормил. Она ела вяло, тупо смотрела на него выпуклыми глазами. Лапа быстро зажила, жаба опиралась на все четыре. Мрак дал ей малость поскакать меж камней, затем снова сунул в мешок. Мелькнула мысль, не рехнулся ли? Зачем тащит с собой это маленькое безобразное чудище?

– А потому, – сказал он вслух, благо никто не услышит, – что другие тебя не любят, жабуня. А у бога нет безобразных детей.