Мрак

Мы смотрели на войска ООН, войска, которые шли под голубым флагом, объединяющим народы мира и понимали, что среди этих народов места нам нет. Уже потом мы слушали по радио объяснения дикторов из Белграда, которые говорили, что это флаг нашей планеты, флаг, объединяющий многие государства, а мы не могли не спросить себя, почему же тогда эти государства не с нами сейчас? Почему люди на равнине Метохии, провожающие нашу отступающую колонну, люди, стоящие в жару и глядящие со страхом как мы их покидаем, не верят этой голубой тряпке с обозначением планеты? Нет там, на этой тряпке, нашего Косово и нас нет, как будто мы не часть этой планеты, как будто это вообще не наша планета.

Мы уходили, поднимая дорожную пыль, мы отходили на север к административной границе, а из домов выходил народ и глядел нам вслед. Глядел и молчал. Если бы нас материли, проклинали, если бы кричали и ругались – было бы легче, даже если бы стреляли в нас, то мы бы не защищались. Да-да! Пусть бы стреляли, пусть бы всех нас убили, все же легче, чем видеть в их глазах то, что еще только должно случиться. В очах людей, стоящих вдоль дороги, заполненной солдатами, танками, машинами скорой помощи и машинами военной полиции, частными автомобилями и автомобилями служебными, автомобилями со спецпропусками и автомобилями с документами, которые нужно срочно было вывезти из этой, оставленной на милость и немилость врагу территории, в глазах людей, остающихся здесь, читалась будущая судьба их, тех, кто пока жив, но кому судьба уготовила участь быть жертвами, жертвами всего того будущего насилия, которое ожидало эту территорию. Все это было в их глазах, а самое страшное для меня было видеть спокойные глаза детей, которые прильнули к матерям своим, видеть кричащий ужас сдержанных лиц, видеть всю безнадежность будущего мира, который для них рано или поздно также приготовит военную форму: будет ли она такой, как моя пестрая из 91-го года, или новая, которая похожа на иностранную или на ней будет знак новой армии – не знаю.

Густой страх, отчаяние и тишина. Нет, не та тишина, не молчание попавшего в ловушку бедолаги, а полное безмолвие людей, которые подверглись удару судьбы, тяжелому и незаслуженному удару, которого избежать невозможно и сопротивляться бесполезно, – забойщик все выбрасывал и выбрасывал из себя воспоминания настолько тяжелые, что мы могли слышать, как они плюхаются в воду, которая поднималась все выше и выше. – А потом они тоже пошли. Вслед за нами. И смешалась армия и народ, и забурлила дорога, и напрасно военная полиция в новеньких черных беретах с двуглавыми орлами, беспомощно матерясь, пыталась установить какой-либо порядок. Зря грозила, зря пыжилась, пытаясь отделить военные от гражданских автомобилей. Запаниковал народ, глядя как уходит армия, ухватили детей на руки, набили автомобили скарбом своим домашним бесполезным, прицепы набили, повозки и двинулись, глядя на дорогу сухими безумными глазами. На нас глядели как волки, не уступали дорогу, не опасались, что их консервные банки автомобилей гусеницы танков разнесут в щепы, расталкивали нас, стремясь вперед, лезли на брезент наших грузовиков, цеплялись за борта наших прицепов, и мы уступали, подсаживали к себе, помогали, забирали их с собой без слова возмущения, без упрека, без вопросов. Поскольку тогда, когда мы отступали, вместе с частями ООН вошли они – албанцы, нетерпеливые, стремительные, жадные, желающие остаться на этой территории. Остаться без нас. На этой опустевшей, оставленной нами для них территории Косово.

Знаете, я не особо верующий человек, посты не соблюдаю, попам не исповедуюсь, не люблю попов еще с того дня, когда один из них требовал у меня денег за семейный праздник, самый главный – за Славу. Требовал не по чину, нагло, много. Я лично в церкви взял список, где сказано сколько и за что следует давать деньги, лично от епископа взял, чтобы бросить в лицо этому вымогателю в рясе. Я не особо верующий, но каждая косточка у меня дрожала, когда слышны были монастырские колокола, провожающие нас. Приветствовали, благословляли и, как перекрестившись сказал мой друг, сидящий рядом со мной на броне танка, заклинали нас. Другой мой товарищ, который сидел чуть дальше, почти у дула, сказал, сплюнувши на пыльную сухую землю, что не заклинают они нас, колокола эти, а проклинают.