Мрак тени смертной

– И все-таки… Ты пришел к выводу о необходимости сотрудничества после размышлений или согласился, не раздумывая?

Азеф пожевал губами, задумчиво глядя в прошлое.

– В ту ночь мне было не до сна, – сказал он. – Сами можете представить, господин шарфюрер… Пусть семейство не столь уж и благородно, но скандал, скандал! Водка у вас, извините, паршивая, российской во многом уступает, а главное – не берет до такой степени, чтобы отчаяние веселью место уступало. И под утро вспомнилась мне старая притча. Я вас не утомил?

– Мне даже интересно, – искренне сказал немец.

– Жил-был один волшебник. Овец у него было немерено, а пастухи никудышные. Вот овцы и разбегались. Они знали, что будет делать с ними этот волшебник, который, надо сказать, был большим любителем баранинки. Однажды волшебник задумался, как ему сделать так, чтобы любимые его овечки не бегали и были всегда под рукой. Он долго думал, а потом внушил овечкам, что он не злой кровожадный волшебник, а душевный и ласковый правитель, который только что и думает о бараньем счастье и благе. А бараньим вожакам он внушил мысль, что они не бараны, они сильные и мужественные вожаки, настоящие львы.

– И что же из этого вышло? – поднял голову от бумаг фон Пиллад.

– Вышло то, что бараны перестали бегать, и были всегда под рукой у волшебника, который любил баранину, – грустно усмехнулся заключенный. – Вот тогда я и подумал, уж если все равно придется прожить баранью жизнь, не худо было бы хотя бы воображать себя вожаком из львиного сословия. И утром я дал согласие на негласную работу.

– Разумеется, у тебя припасена какая-то мораль, – усмехнулся шарфюрер.

– У каждой истории есть своя мораль, – внезапно помрачнев, сказал Азеф. – Боюсь, что мораль этой истории придется вам не по душе.

– Валяй, – с внезапным благодушием сказал фон Пиллад. – Сегодня можно, у меня сегодня вегетарианский день.

Азеф задумчиво пожевал губы, оценивающе глянул на собеседника и решился:

– Ваш волшебник тоже хорошо знает дело. Боюсь, что однажды его баранам придется совсем худо. Но это не столь уж и важно, господин шарфюрер, главное, чтобы было хорошо вожакам.

Шарфюрер встал, внимательно осмотрел заключенного, покачиваясь с носка на каблук, он некоторое время размышлял, не следует ли ему наказать кацетника за нахальство в оценках вождей рейха. Потом решил, что не стоит: все-таки он сам дал Азефу повод.

– Наглец! – сказал он. – Нет, все-таки фюрер был прав, когда запретил вам жить среди настоящих людей. Еврей подобен глупому голубю, он обязательно нагадит в руку, из которой клюет!

Встав у окна, шарфюрер долго смотрел на открывающийся из этого окна унылый вид лагеря, потом повернулся.

– Вернемся к нашим баранам, – сказал он и внезапно ощутил всю двусмысленность своих слов. – Что последнее время говорит вожак стада?

– Последнее время он изъясняется исключительно притчами, – вздохнул Азеф. – Похоже, это привычная форма выражения своих мыслей для каждого, кто берется руководить стадом…

– Не забывайся, – построжел лицом фон Пиллад, и этих слов было достаточно, чтобы добродушная улыбка сползла с морщинистого лица заключенного. Именно так! Беспородный пес должен знать свое место, ему никогда не сидеть на равных за столом со своим господином.

Фон Пиллад вернулся за стол и сел, вытягивая в сторону Азефа длинные ноги в начищенных сапогах.

– Ладно, – лениво сказал он. – Отвлекись от лишнего рвения, Азеф. Выкладывай притчи вашего проповедника.

Не относись к притче пренебрежительно. Подобно тому, как при свете грошовой свечки отыскивается оброненный золотой или жемчужина, так с помощью притчи познается истина.

Шир-Гаширим Раба

Глава двенадцатая Притчи в ночном бараке

Истошно кашляющий во сне барак похож на круг ада.

Можно не сомневаться, что дьявол признал бы Берген-Бельзен своим владением, доведись ему в нем оказаться. Казалось невозможным, чтобы здесь велись разговоры, полные внутреннего смысла и воспоминаний о жизни, оставленной за воротами лагеря.