Мрак тени смертной

Поэтому, когда Евно Азеф не увидел, а скорее почувствовал движением рядом, он испытал чувство облегчения, которое, впрочем, тут же исчезло, уступая свое место секундному животному страху. Это уже было с ним один раз, когда, повинуясь секундному импульсу, Азеф купил в 1924 году вышедшую в Берлине книгу воспоминаний Владимира Бурцева, приложившего столько усилий к его разоблачению. Наткнувшись на описанную Бурцевым сцену их встречи в Финляндии, Азеф вздрогнул — Бурцев очень точно угадал его состояние в момент встречи. Это было в Выборге, и Бурцев ждал Чернова с деньгами для подготовки побега арестованного к тому времени Бакая из Сибири. Но вместо Чернова явился сам Азеф. Он хотел прощупать Бурцева, уже тогда он боялся, что Владимир Дмитриевич понимает его истинную роль в терроре.

«Когда он стоял в дверях, — читал Азеф о себе, — его лицо было какое-то перекошенное, как у изобличенного преступника. Мне и тогда, в тот самый момент, оно показалось именно таким, каким я видел, тоже в дверях, лицо Ландезена, когда он вернулся к нам в Париж после поездки в Россию и мог думать, что в его отсутствие его роль уже разгадана и его встретят как предателя. Азеф явно волновался и не знал, приму ли я его или, быть может, брошу ему обвинение в предательстве…» Азеф закрыл книгу и поразился, как точно Бурцев угадал его состояние при той встрече. «А ведь он играл со мной, — подумал Азеф. — Уже тогда подозрения Бурцева переросли в уверенность, и он проверял меня, когда начал рассказывать о высоком чине из прокурорского надзора, который помогает ему в разоблачении провокаторов. А я, дурак, поверил ему и написал агентурную записку в охранку. Сколько мне тогда заплатили за эту информацию? Кажется, пятьсот рублей… Да, пятьсот рублей мне заплатили за выдумку Бурцева, которая не стоила ни гроша. На эти деньги я ездил тогда в Баден-Баден…»

Потом он не раз вздрагивал при чтении книги, ужасаясь тому, как Бурцев угадывал детали его предательства и связи, о которых не мог знать никто.

Вот и теперь он испугался.

Рядом с ним сидел Ицхак Назри.

В следующее мгновение испуг уступил место безразличию.

— Тебе тяжело, — сказал священник. — То, что лежит у тебя на душе, тяготит тебя.

Первый страх уже прошел, и он больше не вернулся.

Осталась пустота на душе и желание выговориться.

Выговориться и наконец-то сбросить свою ношу, выпрямиться и ощутить себя человеком. Некоторое время Азеф лениво боролся с этим желанием, глядя на скручивающуюся от жара белую березовую кору, так напоминающую черными крапинками татуированную кожу.

И гак же лениво и не глядя на собеседника принялся рассказывать Ицхаку Назри историю своей жизни. Пламя плясало в выцветших зрачках Азефа, и трудно было догадаться, что за отраженным пламенем живут равнодушие и пустота.

Уже под утро, когда серый рассвет возвестил наступление Пасхи, Азеф закончил свой рассказ событиями последних дней.

Ицхак Назри долго молчал.

— Значит, вот что они уготовили нам, — нарушил он тягостное молчание. — И Симон должен трижды отречься от меня, и окружающие отшатнуться. А этот эсэсовец омоет руки… И эти двое, что пойманы были за воровство у заключенных…

— Да, — сказал Азеф.

— И воскресения не будет, — сказал Назри, — человеческая смерть — это как заход солнца: зайдя на западе, человеческая жизнь не возвратится, пока не совершит новый виток.

Он положил длинные худые пальцы на костлявое плечо Азефа.

— Бедный, бедный Евно, — сказал он. — И ты все это носишь в себе?

Азеф вздрогнул.

Против воли он заплакал и, чувствуя, как бегут теплые струйки по его морщинистым щекам, уже больше не сдерживался. Ицхак Назри прижал голову старика к своей груди и гладил грязные седые волосы Азефа, негромко повторяя:

— Бедный, бедный Евно…

Сдавленное рыдание вырвалось из груди Азефа.

— Простите, простите меня, — сиплым от слез голосом сказал он.