Мраморное сердце

Джулиан заверял его, что это – временно, просто сейчас на него сразу многое навалилось, но с ним всегда так было, жизнь людей, которые постоянно искали, как развиваться с годами только усложнялась. За одним вызовом следовал другой, ещё более серьёзный, а после него даже если тебя и ждала передышка, то только ради того, чтобы набраться сил для нового покорения вершины. Джулиан растрачивал себя на эту энергичную часть жизни, лишая себя гармонии и целостности, от того для него была так важна медитация со скульптурой. И только тогда Джулиан становился произведением искусства, вне времени, вне пространства, вне категорий, высшее достижение человечества, приближённое к божественному понятию. Именно к этому Райан и стремился, не сам покорить вечность, а через Джулиана пройти весь отрезок пути от жизни к смерти, чтобы раствориться в этом вечном созерцании красоты.

У него самого появилось свободное от Джулиана время просто пожить и погрузиться в материальный мир, ведь даже организация художественной выставки была понятием, принадлежащим миру физическому, хотя конечная цель касалась, в том числе и метафизических понятий. Дел было много, нужно было всё предусмотреть, кое-что даже переделать, и всё в спешке, но всё равно из-за неграмотного расчёта финансиста он потерял много вложений, которые всё же надеялся отбить с новой экспозицией. Жить за стенкой своего офиса и непосредственно галерей было удобно, но тяжело было концентрироваться на чём-то другом. Все дела, касающиеся его бренда одежды, он решал по телефону, и крайне редко сам появлялся в офисе. Ни разу он там не встретил Джулиана. Даже когда тот там находился, им не довелось столкнуться даже в людных коридорах.

Так что весь этот месяц с лишним, Райан концентрировался на том, чтобы открыть арт миру своё новое видение, которое он назвал «что манит нас из вечности…». Райан осознанно выискивал глубокие работы, которое хорошо отображали некие застывшие фрагменты, которые были вырваны из динамики жизни или вытолкнуты из дебрей смерти на поверхность в этом статичном состоянии, которое окутывало созерцателя чувством постоянства. И как раз-таки в абстрактных работах было сложнее уловить этот миг, концентрирующийся в некой точке вечности, от того Райан так фанатично и выискивал именно условный трансцендентализм в работах никому не известных авторов. Это был рискованный шаг, ни одного яркого имени, ни одного скандала, так что финансово выставка могла оказаться провальной.

И в этот раз Райан не следовал советам Ланже, это был именно зал Райана, он нашёл все эти работы, чтобы ещё сильнее обнажиться и углубиться в те темы, которые не давали ему покоя уже столько лет. Он окружал себя аналогами их с Джулианом практики познания вечности, и хотя это были слабые копии того состояния, что он переживал в компании Джулианов, всё же это были необходимые декорации для более полного погружения. Этими работами он обнажал свою душу и показывал, из каких высоких целей состоит его жизнь, к какому финалу он сам стремится. Это было желание покорить вечность через случайные миры, каждая картина была окошком в чей-то чужой опыт, какими путями люди ищут свою собственную вечность.

Всё прошло красиво и элегантно, Райан даже не ожидал такого оживлённого интереса, но ведь он в последнее время считался экспертом по арт-рынку, его мнению доверяли, его советов слушались, его картины хотели видеть, так что ничего удивительного не было в том, что в целом выставка оправдала ожидания публики. К тому же это поставило его на одну ступень с филантропами, которые брали под своё крыло начинающих художников и давали им возможность развиваться, предоставляя средства, рекламу и хорошие отзывы. Не то чтобы Райану это было так важно, но его репутация в арт мире повысилась, и ему уже пришло предложение устроить на Рождество благотворительный бал, касающийся темы талантливых художников, у которых нет имени. На его официальные приглашения откликнулись практически все, кому он их разослал, даже те люди, на которых он и не надеялся. Это был успех Райана как организатора и бизнесмена, а также как искусствоведа, и стабильность его галереи становилась всё более безопасной.