Мраморный Кролик

Владислав Петрович Крапивин Мраморный Кролик

Маленькая повесть

моей чудесной сестре Миле

Сестра

Чтоб не скребло на душе,
надо вовсе не много —
Близко от дома
Привычно стучат поезда,
Смотрит с востока звезда,
Как птенец из гнезда.
Желтый широкий закат
не сгорает над логом…
Вышла на берег со мною сестра,
В речку сыплется глина.
(Как же давно это было —
А словно сейчас).
Пальцы, сестренка, твои
придержу у плеча.
В травах июньская зреет пора.
Можно бродить до утра…
Тихо касается щек твоих
пух тополиный…

О пещерах

Кролика зовут Кролик. Другого имени у него не было за всю жизнь. А жизнь у Кролика длинная, даже длиннее, чем у меня. Он появился у нас дома в прошлом веке, осенью тридцать восьмого года, через месяц после моего рожденья.

В те дни моя сестра Людмила — Миля — отправилась из города Тюмени в город Киров (его по привычке тогда еще именовали Вяткой). Надо было обладать немалой отвагой, чтобы в тринадцать лет одной пуститься в такой дальний вояж. В плацкартном вагоне тихоходного пассажирского поезда, набитого «всякими» пассажирами. Зачем ее понесло в такую даль? Официальная причина была — купить валенки. Себе, маме, брату. Почему-то считалось, что в далекой Вятке валенки дешевле, чем в сибирской Тюмени, где эту обувь изготавливали в немалом количестве. Ну, тут прибавлялся еще повод: мол следует навестить двоюродную бабушку — мамину тетю Анну Александровну. Странно это. Тетушка-бабушка ласковостью не отличалась, особых родственных чувств к ней никто не испытывал. И тем не менее… Сейчас я подозреваю, что была еще одна причина: авантюрный зуд, который толкал сестрицу на приключения. Такой у нее был характер. Но в общем-то речь не об этом. Речь о Кролике…

Поезд шел через Кунгур…

Мне нравится Кунгур, хотя я в нем никогда не был. Можно сказать: он нравится мне из окна вагона. Много раз приходилось проезжать его по дороге в столицу.

Поезд немало времени идет по берегу Сылвы, за которой громоздятся высоченные скальные обрывы. Местами они поросли темным уральским лесом. В скалах темнеют щели и норы. Всякий раз пассажиры заговаривают о том, что это входы в знаменитую и не исследованную до конца пещеру. Не уверен, что это так, но все равно возникает ощущение некоторой таинственности… Потом открывается город. Старинные дома и церкви над откосами. И нижняя, заречная часть города, где над одноэтажными кварталами тоже белеют колокольни.

Если едешь весной, в апреле-мае, часто видишь, как в нижней части Кунгура хозяйничает наводнение. Словно кто-то раскидал по заречной слободе гигантские стеклянные пласты. В них отражаются старинные домишки, заборы и тополя. Горят солнечные блики. Все это напоминает мне Тюмень моего детства. Впрочем, сейчас, возможно, вид уже другой, давно я не ездил через Кунгур. Поезда на запад теперь обычно ходят через Красноуфимск и Казань. Ну а в прежние времена…

Хорошо было выскочить на перрон, размять ноги, добежать до ближнего киоска, купить пару пирожков или бутылку газировки, поглазеть на безделушки, которыми торгуют на платформе здешние тетушки…

Бывает, что какое-нибудь место западает в память не знаменитыми достопримечательностями, а случайным, но ярким эпизодом. Так и у меня. При слове «Кунгур» мне сразу вспоминается десятилетний Максимка Языков.

Он был командиром барабанщиков отряда «Каравелла», которым я руководил в ту давнюю пору. Это — семьдесят шестой год прошлого, то есть двадцатого, века. Тем летом группа ребят из «Каравеллы» отправилась в далекий в Калининград, чтобы познакомится с Балтийским морем, кораблями, маяками и флотской жизнью. А Максимка в ту пору гостил в Кунгуре у родственников. Почему не поехал с нами? Да потому, что раньше уже не раз бывал во всяких поездках и справедливо понимал: нельзя, чтобы «кому-то куча радостей, а кому-то другому — шиш». Но по отряду Максимка, конечно, скучал. И когда поезд встал у кунгурского вокзала, наш юный барабанщик примчался на перрон. Правда, без барабана, зато с большущей эмалированной кружкой — она была доверху наполнена лесной земляникой.

Вот, больше трех десятков лет прошло, а помнится он так, будто было это вчера. Выскочил из вокзала на солнце, размашисто оглядел поезд, увидел друзей, заулыбался своей — Максимкиной — улыбкой. Щуплый, с острыми локтями, с растрепанной челкой, в которой дрожат искорки от полуденных лучей. Серо-зеленая клетчатая рубашонка выбилась из полинялых пионерских шортиков, ноги — словно стволики годовалых сосенок, того же цвета и с золотистой шелухой загара. В глазах радость: хорошо, что успел, что встретил…