Мраморный Кролик

Помню, такая боязнь давила меня еще в мальчишечьи годы, когда наша ребячья компания разведывала подземные проходы под фундаментом взорванного Благовещенского собора, на речном обрыве в моей родной Тюмени. Но рядом с приятелями было не очень страшно. Да и проходы не отличались глубиной… Зато я съеживался и задерживал дыхание, когда читал о блужданиях Тома Сойера и Бекки Тэчер по глубинным лабиринтам рядом с городом Сент-Питерсборо. Была у меня в семи-восьмилетнем возрасте такая любимая книга. Любимая, несмотря на всякие жившие в ней страхи. Главный страх — тот самый, «пещерный». И не оттого, что в пещере обитал зловещий индеец Джо, а именно из-за непрошибаемости скальных стен и невозможности найти выход.

Всегда восхищался мужеством спелеологов, добровольно лезущих в глубины и теснины земной коры, но сам к такой романтике никогда не стремился…

Однажды пещеры отомстили мне за мою нелюбовь, снова дохнули ужасом. Издалека.

Где-то в середине восьмидесятых я гостил в Белоруссии (тогда еще вполне «нашей», советской), у родственников. Однажды в августовских сумерках мы с моим взрослым племянником Сергеем бродили по Минску. Иногда заглядывали в маленькие вечерние кафе, выпивали по рюмочке. Дело было не то, чтобы запретное, но связано с некоторым риском — шла активная борьба с алкоголизмом. Кажется, после третьей рюмочки нечистая сил толкнула меня зайти в будку междугородней связи и звякнуть домой: как там жизнь?

Вот идиот! Гулял бы с племянником, беззаботный и умиротворенный (можно было заглянуть еще в одну кафешку), так нет ведь, сунулся к телефону.

Жена откликнулась сразу. Сообщила, что дома в общем-то все в порядке…

— Только вот Павлик почему-то долго не возвращается…

Павлик — мой старший сын — пребывал тогда в самостоятельном студенческом возрасте. Хотелось романтики. В том случае она вылилась в желание отправиться с приятелями в поход. А приятели были спелеологи, ну и… сами понимаете…

Не помню теперь, что это была за пещера, куда их понесла нелегкая. Под какой горой, на каком расстоянии от Свердловска? Но вернуться они обещали ранним вечером. А сейчас на Урале была уже полночь…

— Ну, ничего, никуда не денутся, — бодрым голосом пообещал я и повесил трубку. И ужаснулся, представив, какие часы неизвестности и ожидания предстоят мне здесь в трех тысячах верст от дома.

— Сергей, вот что! Лови такси, едем на аэродром. Хорошо, что деньги и паспорт с собой…

Сергей не спорил, хотя потом признался, что подумал: «А какой от тебя там прок?» Он только сказал:

— А как без вещей-то?

— Наплевать!

Мы вышли на край тротуара — ловить машину. И вдруг Сергей посоветовал:

— Слушай, позвони еще раз…

Я пожал плечами: что могло там, дома, измениться за три минуты?

Конечно же, услышал от жены:

— Нет, еще не пришел… — И вдруг! — Подожди, там кто-то звонит… — И стукнула трубкой о тумбочку.

«Господи, сделай так, чтобы это был он!»

Через десять секунд жена сообщила сквозь жужжанье телефонного эфира:

— Явился голубчик…

— Живой?!

— Ну, раз на своих ногах…

— Целый?

— Похоже, что да…

— Ну-ка, дай ему трубку… Это ты?

— Похоже, что да, — сказал он так же, как его мама.

— Где тебя носило?

Выяснилось, что не «носило», а «застряло».

— Пробрались в один грот, а лаз там узкий. Обратно еле выбрались. Раком, то есть задницей вперед…

— Вот приеду, получишь по этой заднице, — пообещал я отпрыску, которого в жизни даже не шлепнул ни разу. И велел, как первокласснику: — Чтобы никаких больше пещер!

— Слушаюсь, — хихикнул он.

Когда я вышел (почти вывалился) из будки под звездное небо белорусского августа, Сергей сказал понимающе:

— Пойдем, тут есть одно заведеньице…

В заведеньице я слегка оттаял. Но полностью беспокойство не исчезло. В душе сидел твердый холодный комочек, Напоминание, что этот страх прошел, но впереди будет (кончено же!) еще немало случаев, когда изводишься тоской и тревогой за тех, кого любишь.

Этот страх не оставлял и не оставляет меня всю жизнь. В детстве — за маму, когда на дворе осенний мрак, а она не идет и не идет из своей конторы домой. Потом — за сыновей. Вот младший укатил куда-то автостопом через полстраны и — где он? (А мобильники еще не в ходу). Или за внука, который в парусном походе или в крымском лагере, а телефон молчит, будто его брякнули о камень (а в Крыму всякие оползни и циклоны)… Или даже если просто звонишь кому-то из родных или друзей, а вместо нормального ответа — бесконечные гудки или гнусный голос автоматической девицы: «Данный телефон отключен или находится вне зоны…»

В таких случаях я готов на стенку лезть, хотя стараюсь сохранять спокойный вид. Мое спокойствие никого не обманывает. Те, кто рядом, в сердцах говорят, что я параноик.

— Ну конечно, и даже не один, а «пара…», — жалобно отшучиваюсь я. — Но… Ик… — Это насмешка над собой, имитация нервной икоты… А телефон молчит и молчит…

Я не раз писал в своих книжках, что самая страшная пытка — неизвестность…