Мсье Гурджиев

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Письмо от неизвестного. Обвинительное слово Рене Дазевилля: «Полгода общения с учеником Гурджиева». Чтение Успенского и признания ученика. Вспышка болезни после одиннадцати лет здоровья. «Завершенность» и презрение к морали. «Друзья» обшаривают комнату умершего. Физическая жертва Учения. Человек, рисковавший жизнью, чтобы постичь истину.

КОГДА я уже заканчивал составлять эту книгу, ко мне пришло письмо от неизвестного молодого адвоката, вынужденного много лет прожить в санатории в Сент-Илер-дю-Туве. Женат, только что обзавелся ребенком. В письме он просил меня устроить его литературным сотрудником в какое-нибудь издательство или в отдел критики любого журнала. И тут же он намекал, что знает мою статью, опубликованную в мае 1952 года в еженедельнике «Ар». Она посвящена выходу в свет посмертной книги Рене До-маля «Гора Аналог». Там я вспоминал о Гурджиеве, рассказывал об опасностях и соблазнах, которым подвергается писатель, примкнувший к Учению. Автор письма утверждал, что когда-то дружил с одним из учеников Гурджиева, и был полностью убежден, что причиной смерти его друга послужили занятия в «группе». Мне почудился перст судьбы с самого начала работы над книгой я постоянно получал как бы указания свыше. Мне было важно отразить их в книге все до единого, поэтому я тут же убедил моего корреспондента описать все, что касалось его друга, что он слышал, видел, понял, общаясь с ним, заранее решив опубликовать эти заметки, какими бы они ни оказались глубокими или поверхностными.

ПОЛГОДА РЯДОМ С УЧЕНИКОМ ГУРДЖИЕВА

СЕМЬ лет прозябая в санатории, богачом не станешь. Я это ощутил в начале 1952 года. Дело в том, что в 1951-м вышел перевод даосских текстов, которые я жаждал прочитать. В библиотеке, забитой детективами и творениями лауреатов, такую книгу не сыщешь. А купить не на что.

Как-то я поделился своей бедой с моим приятелем С.А., замечательным малым. Участник последней войны, человек бывалый, храбрец, гусар, он, увы, в даосизме и тому подобных вещах не слишком-то разбирался. Однако через несколько дней он ворвался в мою комнату и с восторгом сообщил, что отыскал «одного чудака», у которого эта книжонка есть, и тот готов дать ее почитать. Принес книгу приятель, владелец же просил извиниться, что не сделал это самолично, поскольку ему, как и мне, выбраться из комнаты это целое событие. Впрочем, пообещал вскоре наведаться.

Конечно, я был отчаянно заинтригован: что за богач такой лечится в недорогой больничке, да еще увлекается изысканными книгами, буквально грезил о нем. И вдруг как-то вечером, в конце февраля начале марта 1952 года, после ужина, является мой гусар с поклонником Лао-цзы. После знакомства завязался довольно пустой поначалу разговор. Тот, кто потом на много месяцев стал главным моим собеседником, оказался мужчиной за тридцать, очень худощавым, чтоб не сказать тощим, с выразительным лицом, несколько богемной повадкой, одетый небрежно, но опрятно. Украшен был пышной, даже чересчур пышной шевелюрой и мягкими висячими усами. Голова торчала на тощей шее: в его отчаянной худобе была, безусловно, повинна болезнь. Длинные, но крепкие пальцы. Разумеется, трудно было не вспомнить Райнера Марию Рильке, того, другого… но, в общем-то, ни на кого он не был похож… только на себя самого.

Мы не расставались до отбоя. В тот же вечер произошла «стычка». И, как ни странно, ее виновником стал наш друг «гусар», всласть побороздивший моря, пока не сел на мель в этом караван-сарае для туберкулезников. Поговорив о книжке, благодаря которой мы познакомились, мы завели беседу о дальневосточных тайных сообществах, потом, двигаясь с востока на запад, обсудили все более или менее экзотические секты, о которых только знали. Вдруг С.А. ляпнул: «Там одни жулики и проходимцы! Моя приятельница ходит в гурджиевскую группу. Это ее слова, она прямо так мне и сказала, или почти так. Но мне кажется, что и ее там успели напичкать всякой дребеденью… и думаете, бесплатно?»

Эти насмешливые слова, произнесенные без желания кого-либо задеть, заметно взволновали моего нового знакомого Л.Н., который в течение всей беседы сохранял полное спокойствие. Он принялся защищать гурджиевские группы с такой горячностью и знанием дела, что стала очевидной его причастность к Учению. Впрочем, он и сам тут же понял, что проговорился, и честно сознался, что занимается в группе.