Мсье Гурджиев

Забавное совпадение: как раз несколько дней назад ко мне попала книга Успенского «Фрагменты неизвестного Учения». Я-то считал себя большим специалистом по Гурджиеву и его Учению, особенно с тех пор, как прочитал все отзывы на эту книгу, которая уже год как вышла, но то «понаслышке». А тут такая удача я могу лично пообщаться с учеником грузинского наставника. За исключением этой легкой вспышки, беседа была вполне дружелюбной. Наш друг гусар, сущий порох, но малый компанейский, оставил свой насмешливый тон, а я обильно смазывал колесики беседы, чтобы веселей вертелись.

Зима в горах суровая и снежная. Я себя чувствовал еще хуже, чем мои друзья, какая-то усталость, одышка, поэтому Л.Н. по вечерам приходил ко мне, один или с С.А., и часа два мы беседовали. Обычно два или три раза в неделю.

Конечно, я хорошо понимал, что любой прямой вопрос об Учении прозвучит бестактно, поэтому решил составить о нем представление по вольным или невольным обмолвкам Л.Н. К тому же я серьезно изучал книгу Успенского, несколько даже в ущерб даосизму. Заметив, что мне не чужды предметы, составляющие смысл его существования, и я отношусь к ним всерьез, Л.Н. стал менее сдержан в беседах с глазу на глаз. В общем, примерно за месяц мы основательно «расчистили почву» успели обменяться мнениями об эзотеризме, экзотеризме, их взаимодействии и т. д. в прошлом и настоящем. Во многом наши взгляды были сходны, но как раз самых главных вопросов оба мы старались не касаться. Что Л.Н. их обходит, я тогда считал естественным, для подобных людей сдержанность и осторожность закон жизни, ну что ж, их право. Тем более когда речь идет об эзотерической практике аскезы.

Увы, два события прервали наши вошедшие в привычку беседы. Во-первых, отъезд С.А., о котором навсегда сохраню добрую память как о превосходном «товарище по болезни», во-вторых, что еще печальнее, у Л.Н. стало совсем худо с легкими, началось кровохарканье. Если не ошибаюсь, был конец апреля начало мая 1952 года. Конечно, он уже не мог меня посещать постельный режим и совершенный покой. И все же мы остались добрыми друзьями. Несколько раз, когда ему становилось получше, Л.Н. передавал просьбу навестить его, как правило, около девяти, хотя бы на несколько минут. Долго я, конечно, не засиживался, но заходил к нему охотно. Не только из-за интереса к Учению. Я ведь чувствовал, как мой друг, при всем его мужестве и хладнокровии, одинок в этой дешевой больничке. И что он счастлив хоть недолго, но неторопливо и обстоятельно поговорить о самом для него насущном.

Поэтому, как только болезнь чуть отступала, у него являлось желание откровенно высказаться. Именно в эти редкие минуты я услышал от него несколько интересных признаний, относящихся к тому самому «Неизвестному Учению», о котором с тех пор, как вышла книга Успенского, столько шумели.

Вот что я узнал. У Л.Н., выходца из небогатой многодетной семьи, больные легкие были еще в ранней молодости. Два года ему пришлось лечиться, потом он поправился. А значит, целых двенадцать лет был здоровым человеком. Жил он со своей семьей в пригороде Парижа и чувствовал себя достаточно крепким, чтобы зарабатывать на жизнь. Л.Н. сменил несколько профессий, но ни одной не увлекся, влекло его лишь искусство, в первую очередь живопись, которой он немного подучился в свободное время. Судя по последним работам (несколько я получил в подарок), человек он был несомненно одаренный, что признавали и специалисты. То, что он выдерживал такую напряженную жизнь, говорит о вполне крепком здоровье. Вращался он в среде художников и студентов, где впервые и соприкоснулся с учением. Когда «точно не знаю, но знаю, что в Париже, уже после войны. Оно произвело на Л.Н. огромное впечатление; он, как говорится, стал «большим поклонником» Учения. О «теоретических основах» Учения ничего нового, по сравнению с книгой Успенского, он мне не поведал, но вот описание некоторых способов самосовершенствования заставило меня сильно заподозрить, что метод Гурджиева для здоровья вреден. Л.Н., личность «быстро загорающаяся», пристрастился к сложнейшим дыхательным упражнениям. Во время «коллективных занятий» ему иногда приходилось часами выплясывать какие-то символические танцы, бешеный темп которых можно выдержать, только достигнув соответственного состояния духа. «Пот с меня катил градом», постоянно повторял он. Вдобавок к работе, творчеству, денежным затруднениям еще и такое напряжение.

Как я понял, именно тогда новые друзья соблазнили Л.Н. бросить свой пригород со свежим воздухом в придачу и переселиться в Париж.