Мсье Гурджиев

В этих заметках можно найти первые темы Учения. Теперь для Кэтрин Мэнсфилд речь идет о том, чтобы овладеть этой сознательной волей, или, как еще говорили в группах, этой «волей к воле», позволяющей действительно влиять на себя и владеть собой, развивать в себе центр тяжести, самому делать что-то с собственной жизнью, а не быть больше целиком «переделываемым» ею, установить постоянную связь с энергией мироздания, и если ты любишь, то любить действенно, то есть ощущать себя и любимое тобой существо в состоянии вечной духовной полноты. Возможно ли это? Серьезные люди говорят, что да. И даже готовы представить этому доказательства. Ими обладает их Учитель, Гурджиев. Во всяком случае, Кэтрин чувствует себя призванной вступить на этот путь. Ее биографы часто дают понять, что она стремилась лишь к тому, чтобы обрести физическое здоровье. Они опираются на некоторые строки, где она действительно объясняет мужу, что Гурджиев поможет ей выздороветь скорее, чем те доктора, которых заботит лишь ее тело. Но я думаю, кроме собственного выздоровления, она мечтала также и о возрождении великой человеческой любви. Я полагаю, что в глубине души Мидлтон Мурри был с этим согласен. Она не могла сказать ему о том, на чем основывались ее надежды. Для этого пришлось бы поднимать вопрос об их отношениях, перебирать болезненные проблемы всех супружеских пар вообще и их собственной в частности. Лучше всего этого не касаться. Сам их разрыв уже был драмой, равно как и намерение Кэтрин вступить в общество Гурджиева. Решившись на это окончательно, или почти окончательно, нужно было вновь замолчать или говорить как можно меньше.

ЧЕРЕЗ месяц после встречи с Ореджем Кэтрин решает поехать в Париж. Мужу она говорит, что ее врач-радиолог недостаточно компетентен. «Я совершенно не удовлетворена чисто экспериментальной методикой, которую он использует при лечении. Видите ли, доктор Уэбстер обычный радиолог. Он не осматривает и не взвешивает пациента, не обходится с ним так, как это принято в клинической практике». Она заявляет, что ей нужно обратиться к лучшему специалисту в этой области, доктору Манухину, который живет в Париже. «Ради этого я готова остановиться в любой гостинице, на любой окраине». Таким образом, она предупреждает возражения, которые выдвинет Мидлтон Мурри: трудности путешествия при ее физическом истощении, неудобства жизни в гостинице для такой тяжелой больной, как она, и т. д. Но Кэтрин скрывает истинную цель своего предприятия: поездку в Фонтенбло, встречу с Гурджиевым.

Она приезжает в Париж. Первое ее письмо заканчивается так: «Надеюсь завтра увидеть Манухина. Я Вам напишу, что он скажет». Но в письме, отправленном на следующий день, об этом визите ничего не говорится, оно начинается следующими словами: «Нет, в сущности, я не чувствую, что Успенский повлиял на меня. Мне скорее думается, что я услышала мысли, сходные с моими, но более ясно выраженные и более законченные, и что действительно есть Надежда, настоящая Надежда, а не полу-Надежда».

Доктор Манухин, как сообщает нам Роланд Мерлин, которому удалось с ним переговорить, заверил, что больная, безусловно, сможет поправиться, если будет скрупулезно следовать всем его предписаниям. Она сделала вид, что готова на это, но через две недели заявила врачу о своем решении отправиться жить в Аббатство, среди учеников Гурджиева. Доктор Ма-нухин умолял ее не делать этого, объясняя, что она рискует жизнью, если попадет во власть кавказца, о котором он смутно слышал, если откажется от традиционных методов лечения. Он даже написал Гурджиеву, что больная не может жить без помощи врача, и просил его повлиять на нее, разубедить оставаться в Аббатстве. Гурджиев не ответил. Через несколько дней Кэтрин Мэнсфилд уже стояла у ограды замка «лесных философов».

Она колебалась еще целый день и целую ночь. Утром второго дня решение было наконец принято.