Мсье Гурджиев

«Они убили бы нас, если бы могли, повторял он себе, но существует закон солнца, который нас защищает. Пройдя огненное горнило, я вышел из него нагим и воскрес. И теперь просто так не дамся смерти. Я вырвался из ее оков».

Он встал и вышел. Стояла холодная зимняя ночь во всем своем звездном великолепии.

«Я победил мелочность, ложь и страдание, подумал он. Меня ждет великолепная судьба».

Он молча поднялся по лестнице, ведущей к храму, постоял в темноте на паперти, глядя на сероватое небо, звезды и вершины деревьев.

«Есть великолепные судьбы, снова подумал он, таящие в себе великое могущество».

РОЛАНД Мерлин, биограф Кэтрин Мэнсфилд, уверяет нас, что она, разочаровавшись в людях, кинулась к Гурджиеву не только чтобы излечиться физически, но и чтобы забыть о ничтожности человеческой любви. Он описывает ее стремление к «идеалу мужчины», постоянно связанное с разочарованиями, и в связи с этим вспоминает Жорж Санд. Литературная критика, стремящаяся к подобным сравнениям, вещь сама по себе хорошая, но она становится опасной, когда эти сближения, оправданные по отношению к литературным образам, стирают различия, крайне важные в реальной жизни. Жорж Санд меняла мужчину за мужчиной с возрастающим разочарованием, потому что сама была мужчиной в юбке и вела себя в любви в точности так, как ведет себя мужчина. Она была псевдо-женщииой, прототипом той псевдоженщины, которая царит повсюду в нашем современном мире. Это сильно возбуждающий нас двойник, но не более того. Настоящую женщину сейчас встретишь редко. Мы сегодня уже практически не знаем, что это такое, и, как говорит Жироду, «большинство мужчин женится на жалкой подделке мужчины, немного более гибкой, мягкой и красивой, но, в сущности, они женятся на самих себе». Именно такой и была Жорж Санд. В период расцвета романтизма она предвосхитила тип современной женщины, столь далекой от настоящей женщины. Поэтому между ней и мужчиной никогда не свершалось никакого таинства, различие было слишком мало, там не могло быть места для настоящей любви. Отсюда калейдоскоп приключений, возбуждение, но не желание, погоня, а не самоотдача. Это показывает, насколько опасно сравнение Жорж Санд с Кэтрин Мэнсфилд, основанное на том, что будто бы обе они испытывали любовное разочарование. При этом теряются из виду совершенно необходимые представления о жизненном поведении, о существовании двух типов женщин: истинных, встречающихся очень редко, и псевдоженщин, имя которым легион и которых в большинстве случаев только и знает современный мужчина. Настоящая женщина редка, и если мужчине случится ее встретить, он бежит прочь, ибо она требует от любви чего-то гораздо большего, чем игры, где каждый занят только самим собой. Он бежит от нее, ибо ему удобнее заниматься любовью со своим двойником с длинными волосами и тонкой талией, а не отважиться жить в мире страсти, требующей самоотдачи, чем и является любовь для настоящей женщины. Он бежит от нее, ибо любовь, которую она дает и которой требует, не прощает ни малейшей трусости. Она это Другой во всей его целостности. Псевдоженщине соответствует обычный мужчина, тот, который легкодоступен. Есть выражение «сверхчеловек», но нет выражения «сверхженщина», потому что достаточно сказать просто «женщина». Такой женщине соответствует «сверхчеловек», или, точнее, мужчина, целиком занятый достижением более высокого уровня человечности. В этом ключ к поискам Кэтрин Мэнсфилд, ключ к ее собственным разочарованиям, и в частности к ужасному разочарованию во Франсисе Карко. Теперь уже слишком поздно искать среди мужчин настоящего мужчину. Вот Джон Мидлтон Мурри, с его вяловатой любовью, самокопанием, мягкотелостью, податливостью, неспособностью ответить на любовь, требующую самоотдачи, с его страхом, вечными увертками. И вот истинная женщина, Кэтрин, разрушенная болезнью, подурневшая и в то же время подталкиваемая своей болезнью к тому, чтобы обрести абсолютную полноту любви. Нужно победить болезнь, но нужно заодно разрушить и другие барьеры, отделяющие Кэтрин и Джона от такой любви. Но действовать приходится ей, только ей одной. Как тут быть? Как мы можем действовать, когда наше раздвоенное «я» ускользает от нас, когда наши силы целиком заняты тщетной попыткой объединиться для проявления нашей собственной природы, нашего особого призвания, всегда скрытого от нашего сознания. Каким бы ни было желание любить и быть по-настоящему любимыми, мы не можем достичь этой постоянной и лучезарной любви, ибо в нас самих нет ничего постоянного и светоносного. Будь иначе, наша лучезарная любовь вызвала бы подобное чувство в существе, которое мы любим, и глубочайшим образом изменила бы его, тогда мы смогли бы узнать, что такое эта благодать любви, о которой только мечтаем или знаем понаслышке. Тогда между нами мог бы начаться настоящий диалог, в то время как теперь каждый из нас бормочет что-то про себя, тщетно пытаясь найти дорогу к другому, в окружающей нас трясине.