Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов

Вслед за этими первопроходцами в Мстёру потом приезжали и другие художники, на первых порах ощущавшие себя в непривычной обстановке невольными пленниками обстоятельств. Случалось, растерянные перед лицом сельского быта, они выглядели забавно в глазах учеников. Мотив выживания в значительной степени управлял поступками людей в то время, когда революция с особенной силой язвила свои колыбели — большие города. В условиях наступившей переходной «первобытности» самыми острыми вопросами там становились проблемы не только еды и тепла, но и личной безопасности. Скульптор Сергей Конёнков, переживший бандитское нападение на свою московскую квартиру, вооружился револьвером, Родченко хранил дома охотничий карабин, Александр Шевченко — целый арсенал: австрийскую винтовку, шашку и кортик[263]. Держать ухо востро приходилось в столице и приезжим: январским вечером 1919 года на Садово-Кудринской вооруженными налетчиками был ограблен приехавший по делам сотрудник иваново-вознесенских Свомас художник А. А. Никифоров. Кроме личных вещей, у него отняли казенные деньги[264]… Мстёра, остававшаяся все-таки тихой на фоне таких эксцессов, не только худо-бедно решала экзистенциальные вопросы, но и гарантировала профессиональную востребованность[265].

^{Евгений Калачёв (слева) и Леонид Зверев. Мстёра. Около 1920. Семейный архив Ольги Медведевой, Москва}

Обращает на себя внимание, как в документах, характеризуя членов своего коллектива, Федор Модоров последовательно проводил линию социальной полноценности сотрудников. Революция, уничтожив мир неравенства, немедленно провела границы для недостойных будущего «царства справедливости». Чтобы ненароком не оказаться среди новых париев, кому-то приходилось «исправлять» прошлое, другим — творить его заново. Биография самого Модорова не выглядела в этом смысле особо токсичной, но все же была неидеальной. Федор Александрович всю жизнь заботливо ухаживал за ней, как домовитый хозяин, ревнующий к чужому мнению о себе, ухаживает за палисадником перед окнами, по которому скользят глаза прохожих. В самом первом сохранившемся списке преподавателей мастерских[266], объективно вполне лояльном с точки зрения социального происхождения, везде чувствуется заботливая рука Модорова — редактора собственной и чужих судеб. Большинству едва требовалась легкая косметика. Действительно трудную задачу задал ему Калачёв. Заведующий представил своего заместителя «сибиряком по происхождению» и «выходцем из демократической семьи»[267]. Дабы усилить «демократическую линию», написал, будто бы Калачёв не принял звание художника от Академии, а «пожелал пополнять свои знания в Государственных художественных мастерских»[268]. Модоров и себя сделал заодно революционным студентом петроградских Свомас, не смущаясь тем обстоятельством, что они возникли, когда он вовсю уже работал в Мстёре над открытием своих мастерских…

Борьба с прошлым продолжится и в дальнейшем, переживая время от времени периоды обострений, но в конце 1919 года Модорова больше всего волновало настоящее.

Так или иначе год был прожит недаром: из пучины разрухи, холода, голода и тревоги потихоньку поднимался на глазах у взрослых и детей островок безопасности, где можно было не только думать об удовлетворении первичных потребностей, не только выживать во что бы то ни стало, но мечтать о красоте будущего мира. Он представлялся тем привлекательнее, чем туманнее были его очертания.

Глава 3 Коммуна

^{Мстёрская коммуна. 1920. Владимиро-Суздальский музей-заповедник. В верхнем ряду педагоги: Ф. Модоров (крайний слева), Е. Калачёв, М. Змиева (третья справа), К. Мазин (крайний справа)}

^{Федор Модоров. Демонстрация. Этюд. 1920-е. Холст на фанере, масло. Местонахождение неизвестно. Публикуется впервые}

В начале 1920-х никто еще не звал: «Время — вперед!». Горячечность, лихорадочность дней если и не давали подлинного движения, то создавали его иллюзию. Важно было не стоять на месте, двигаться любой ценой, ибо остановка казалась равносильной гибели. Прежде всего это чувствовалось в государственном строительстве, где сверху донизу шли бесконечные реорганизации. Не отставали и другие сферы, в том числе образование.