Мстёрский ковчег. Из истории художественной жизни 1920-х годов

Рассуждая о разном эстетическом потенциале школьных предметов, автор доклада, помимо ИЗО, выделяет литературу и занятия драматизацией, подчеркивая их особые возможности интегрировать все усилия, направленные в русло художественного воспитания. Достойно удивления, как последовательно воплощались в дальнейшем педагогическим коллективом коммуны тезисы, высказанные в 1922 году, касалось ли это организации литературного творчества учащихся или их увлечения театром.

«Школьный театр, — писала Кривоногова, — это не организация, а просто условия, при которых возможны эпизодические опыты выявления себя в динамических художественных формах… Вся подготовительная работа к спектаклю носит характер глубокого кипения, и эта кипучая атмосфера будит жизнь, будит энергию в участниках, приучает к формированию общественной жизни»[331].

Вызвать кипение, эмоциональный подъем, который является проводником к знанию и пониманию могут только профессионалы определенной складки: «Пока не появится у нас кадра эстетически воспитанных, эстетически убежденных педагогов, все мечты об эстетическом воспитании будут праздными, — заключает автор, — левая рука будет разбивать то, что сделает правая»[332].

Мстёре повезло, там сложилась уникальная атмосфера, когда авторитет преподавателей, эстетическая программа образовательной деятельности и даже красота окружающей природы согласно работали на достижение цели. Стоит ли удивляться, что в таких условиях многие впоследствии раскрылись как люди творческих профессий. И по прошествии десятилетий в благодарных воспоминаниях бывших коммунаров не изгладилось чувство горячей признательности, которое когда-то поселили в них учителя: «Эта… плеяда работников… засучив рукава, начала нас чистить и мыть, учить и воспитывать, вытаскивать буквально из социального небытия. И все это делалось без жертвенной мины. Они несли свои обязанности не как нравственные вериги, а из внутренней потребности быть на посту в торжественное время рождения нового мира», — писал скульптор Павел Кениг[333]. В их работе, отношении к делу коммунары чувствовали «порыв» и «внутренний жар». Учителя были «взыскательны», но избегали педагогических ошибок благодаря тому, что в основе их ежедневного труда лежало недекларативное понимание ценности личности маленького человека.

Несмотря на юный возраст, многие воспитанники принесли с собой опыт настоящих драм и трагедий. Примером мог бы служить будущий художник Анатолий Шепелюк, попавший в Мстёру вместе с братом и сестрой. За один год они потеряли родителей, а потом угодили в гущу событий Гражданской войны, совершив восьмимесячный переход по лесам и горам Башкирии с партизанским отрядом, шедшим на соединение с красными. Затем скитались по детским домам, беспризорничали[334]… Душевные раны таких детей поддавались излечению только неподдельным сердечным участием, способностью сопереживать. Задача педагогов осложнялась и довольно пестрым социальным составом воспитанников. Его первоначальная однородность с каждым годом все больше размывалась. Среди коммунаров оказались выходцы из среды городской интеллигенции, дворянских семей: Елена Ефремова была дочерью городского головы, ее род восходил к аристократам Милославским; отец Николая Штамма служил профессором в Московском музыкально-драматическом училище; Ольга Богословская происходила из семьи чиновника; Александр Богданов был сыном полковника, павшего в дни знаменитого Брусиловского прорыва… Определенный фон создавали дети художников и педагогов коммуны: Леонид и Петр Мазины, Вера Гурковская, Мария Модорова, Борис Корин, Варвара Аверинцева, ее братья Борис и Глеб…

^{Педагоги и учащиеся Мстёрской коммуны. 1921. Мстёрский художественный музей. В среднем ряду слева направо: И. Альбицкий (в черной фуражке), М. Кривоногова, М. Могилко, Е. Калачёв}

Общий тон честного, искреннего служения делу поддерживал обслуживающий персонал. Повар Василий Михайлович Захаров, работавший до революции в респектабельном ресторане, старался в куда более суровых условиях угодить своей новой «клиентуре». Кормили хорошо, и продукты мимо общего котла не уходили. Дни открытия школьных выставок отмечались особым меню с пирожками и мороженым. Запомнился воспитанникам Карл Гайлис, садовник, следивший за цветниками и оранжереями бывшего дворянского поместья. Его тепличное хозяйство давало виноград, дыни, арбузы, лимоны, груши. В голодные годы, когда на землю смотрели исключительно как на кормилицу, он успевал культивировать растения ради их красоты и умел говорить об этом с детьми. Желая поощрить кого-нибудь из них и позволяя сорвать яблоко, обычно Карл Иванович просил «самое красивое» оставить на дереве[335].