Мстерский летописец

Шестнадцатого августа в школе начались занятия. Ваня шел на первый урок принаряженный, взволнованный, но дождь попримял его костюм, забрызгал сапоги. Большинство мальчишек подбегали к подъезду школы босиком, неся сапоги под мышкой, и надевали их только на пороге школы, чтобы не замарать сапогами паркетные полы, а кое-кто делал это и из экономии.

Новеньких выстроили в зале. Директор-надзиратель Гальфтер держал перед ними речь о правилах поведения, а потом каждому ученику вручили Устав школы «Совет и привет добрым людям». К удивлению Вани, Гальфтер оказался очень маленького роста.

Первоклассники были разнорослые и разновозрастные. Некоторым ученикам Ваня дал бы все двадцать лет. И он не ошибался. Классы составлялись не по возрасту, а по успеваемости. И рядом сидели и одиннадцати-, и тридцатилетние, и даже женатые уже учащиеся, а в четвертом классе, как потом узнал Ваня, был даже шестидесятилетний старик.

Училась в школе в основном беднота, и эти ученики, их называли «неплатящими», не платили за обучение совсем. Но школа теперь не так благоденствовала, как в первые годы, и дети более или менее обеспеченных родителей уже вносили в школьную кассу свой пай (кошт) — девять рублей в год — на пособия и материалы, требующиеся для обучения. Ваня Голышев тоже платил девять рублей. Таких учеников называли «своекоштными».

В первом классе преподавали линейное рисование. Оно состояло в набрасывании линий и контуров. Рисовали много, и требования были очень строгие. Надзиратель школы Христиан Иванович Гальфтер как раз и вел этот предмет, а еще — натурное рисование деревянных фигур. Неприятным резким голосом он прочитал ученикам вводную лекцию, потом прошелся по рядам, раздавая для перерисовки оригиналы под стеклом, бумагу и карандаши. В школе использовался только черный карандаш, который менее других марок.

В классе стояла тишина, но Гальфтер все-таки на кого-то прикрикнул. Потом он сел за стол, который снова скрыл его небольшой рост, и стал зоркими глазками следить за тем, как работают ученики.

В перемену старшеклассники поторопились предупредить первоклашек, чтобы те были с Гальфтером поосторожнее, рассказали, что наказания Гальфтера жестоки и неожиданны. Одним он выстригает клочками голову и не позволяет выравнивать волосы до двух недель. Других бьет в лицо кулаком…

К Ване Голышеву надзиратель сперва был внимателен. Частенько останавливал его, спрашивал об отце и о том, как живется мальчику. Сначала Ваня относил это внимание за счет подарков, которые отец его во всякий приезд в Москву вручал надзирателю. А потом увидел, что так же внимателен и заботлив бывал Гальфтер и с другими, и чаще всего — с самыми бедными учениками. Узнав о материальных затруднениях какого-нибудь «неплатящего», он помогал ему найти работу или уроки. И все-таки школьники директора боялись и не любили, потому что он был непредсказуем. Казалось, что он ищет повод унизить ученика, сделать его посмешищем всего класса. Но Гальфтер приучал много и упорно работать, требовал точного исполнения рисунка. И от него выходили хорошие рисовальщики и учителя рисования, притом со знанием истории искусства, хотя предмета такого в школе не было.

Каждые четыре месяца в школе проводились маленькие испытания, для «возбуждения рвения», ибо за хорошие умения после них вручались награды: книги, оригиналы-рисунки, были и «вспоможения» — семь или даже десять рублей. В конце учебного года устраивались большие испытания. Они проводились публично и торжественно.

По предметам экзаменов не было. Простая надпись преподавателя на рисунке переводила ученика с одной «коллекции» на другую. И первоклассник мог через три недели успешных занятий перейти во второй класс. Однако требования были очень строгие. Готовили к рисованию на стали, дереве, меди, на камне, а это рисование не допускает поправок, потому и от учеников требовали самого точного и уверенного штриха.

Ваня надеялся, что с началом занятий Лилье даст ему свободу, но Лилье ничуть не уменьшил обязанностей мальчика по дому и литографии.

Тогда Ваня стал самовольничать. Раз отправился после школы в Кремль: уж два месяца в Москве, а в Кремле еще не бывал. Отец сказывал, что кремлевский Успенский собор строили по образцу их владимирского Успенского. «И право, похоже, — размышлял Ваня, — только этот поболе будет и повеличавей. Да тут сразу три великих собора, окромя Успенского, а вот и Иван Великий…» С запрокинутой головы мальчика даже картуз свалился: высока колокольня. Нищий на паперти засмеялся на такую оказию:

— Что, хлопец, высок Иван Великий?! Боле трехсот ступенек будет до макушки. Почти два десятка колоколов… На сколь верст гудят. Да ты подале отойди, вот он тебе и откроется во всей своей красе. Подлинно — Иван Великий!

Вышел Ваня из Кремля через Спасские ворота к церкви Покрова. Подивился на ее разноцветные витые купола.

Вздохнул: «До чего хороши московские соборы!» Далеко до них мстёрскому Богоявленскому, а раньше их храм казался ему чудом.