Мстерский летописец

«Все это держалось в секрете, — вспоминал потом Иван Александрович Голышев, — и раскольники злорадно толковали, что-де «московскому школьнику забреем лоб». Дело объяснилось лишь тогда, когда отец мой представил в вотчинное правление за меня, как одинокого, за четверть рекрута 150 рублей. По этому взносу одиночки навсегда лично освобождались от рекрутства: денег не приняли — и участь моя была решена».

Отнять единственного сына на двадцать лет в службу! Александр Кузьмич клял на чем свет стоит раскольников. Иван поник головой. Сейчас, когда он только начал вставать на ноги, дела пошли, в пору заводить свое литографское заведение, а тут: иди в солдаты. Татьяна Ивановна с утра до вечера плакала и молилась своей богородице.

Александр Кузьмич засобирался в Петербург к графу Панину. Он верил, что граф, учтя долгую его безупречную службу, не лишит единственного болезного сына.

— Расскажу ему про наш замысел — литографию, твои рисунки покажу, — говорил он сыну.

— Как бы рисунки не заманили меня в Петербург, в дворню к графу, — беспокоился Иван, хоть выход этот казался и более благоприятным, чем солдатчина.

Не зря Иван Голышев рисовал с натуры мстёрские церкви. Именно рисунок «Виды храмов слободы Мстё-ры» пленил Виктора Никитича Панина. Он никогда не бывал в своей Мстёрской вотчине, подивился красоте Мстё-ры, особенно храма Богоявления.

Александр Кузьмич поспешил сказать помещику, что сын прислал этот рисунок графу в подарок. Панин поблагодарил и уважил просьбу отца, предписал во Мстёру: «Крестьянина Александра Кузьмича Голышева, за 10 лет службы его земским и 3-х годов бурмистром, считать лично от рекрутской повинности свободным, а представленные им в Волостное Правление деньги 150 рублей принять и зачесть за рекрутскую повинность сына его Ивана».

Иван был освобожден от рекрутства. Однако Татьяна Ивановна налюбоваться не успела на своего Ванятку, как он уже засобирался в Москву.

Торопился Иван в Москву не только из-за ждущих его там дел, а, в первую очередь, чтобы успеть к приезду туда на коронацию нового императора. Он надеялся даже, через знакомых, попасть в сам Кремлевский дворец.

Еще живя у Лаврентьевой, Иван познакомился с придворным лакеем Николаем Разумовым, который подрабатывал у нее гравированием. Предки Разумова были придворными резчиками по серебру, и он унаследовал придворную должность. Дежурил он во дворцовом буфете только по понедельникам, а в остальное время гравировал на стороне. Подрабатывал он и тем, что тайно проводил в Оружейную палату и палаты бояр Романовых своих знакомых и их провинциальных родственников, чем часто пользовался и Голышев.

Всякий раз, если Разумов не дежурил, приходилось идти за ним в Измайлово, где он жил. Николай всегда соглашался, оговаривая только, чтобы гости, во избежание порчи полов, были не в сапогах, потому что сапоги тогда подбивались гвоздями с острыми шляпками.

Однажды Голышев, придя во дворец договориться с Разумовым об очередной экскурсии, открыл дверь, а там — княгиня Елена Павловна. Кто-то вмиг схватил его за рукав и втащил в швейцарскую.

Несдобровать бы Ивану, если б не завел он, при частых посещениях дворца, друзей и среди швейцаров, которым неоднократно приносил «подачки».

Вот и теперь Иван надеялся на помощь Разумова.

«Увидеть живого царя!» — это приводило юношу в восторг. К тому же он мечтал выпустить потом, сразу после торжества, новую картинку о нем.

От Мстёры до станции Симонцево на Нижегородском шоссе Иван добрался пешком, а там застрял. Экипажи и тарантасы из Нижнего шли один за другим, но все — полнехоньки. Казалось, вся Россия едет в Москву на коронацию царя.

Так бы и не попасть Ивану в Москву, если бы не было у него на станции знакомого почтового смотрителя, который не раз уже пристраивал уезжающего с каникул в Москву Ваню на место почтальона почтового экипажа.

Тут было только одно условие: чтобы у «контрабандного» пассажира не было больших вещей, допускались только подушка и узелок. Кроме того, не доезжая губернской почтовой конторы, надо было слезать и пройти мимо нее, потом и через весь город пешком или проехать на извозчике, чтобы снова сесть в экипаж уже на выезде из Владимира. В Москве слезать приходилось тоже задолго до почтовой станции. Но для молодого человека эти осложнения — не трудны.