Мстерский летописец

Николай намеревался тут же двинуть за границу трехсоттысячную армию, но оказалось, что в казне нет для этого денег. Чтобы ничего похожего на Французскую революцию не произошло в России, император приказал прекратить всякие разговоры о крестьянской реформе. В печать проникали только статьи о незыблемости власти помещиков над крестьянами.

Война с Турцией сначала сняла внутреннее напряжение в стране, потом обнажила несостоятельность системы управления империей Николая I. Но он успел воспитать в своем духе сына Александра и, только умирая, признал несостоятельность своей системы. «Сдаю тебе команду не в полном порядке», — сказал он сыну-нас леднику.

Цесаревич вырос убежденным приверженцем системы отца, в крестьянском вопросе он был даже правее Николая I, но после смерти отца, войдя на престол в 1855 году и закончив турецкую войну, Александр II отменил многие «стеснения» отца и твердо решил заняться крестьянской реформой, объявив своим помощникам, что лучше отменить крепостное право сверху, чем ждать, когда это сделают сами крестьяне снизу. Очень заметно при нем, после «мертвого» николаевского времени, повеяло свободой. В герце-новском «Колоколе» появились задушевные приветственные статьи Александру. Чернышевский тоже прославлял его и ставил выше Петра Великого.

По распоряжению императора были созданы губернские комитеты для выработки предложений по реформе.

Но в печати по-прежнему еще обсуждать крестьянский вопрос не разрешалось.

Поверив в «свежий ветер», «Современник» опубликовал было проект реформы Кавелина, давно ходивший по рукам, в нем говорилось о передаче земли крестьянам при помощи выкупа. И тут же последовал запрет вообще упоминать о выкупе в печати. «Русский вестник» в ответ на это демонстративно закрыл отдел по крестьянским вопросам.

Однако с осени 1858 года уже всей печати было дозволено обсуждать различные пути реформы. Чернышевский публиковал острые статьи, обвинял помещиков в эгоизме. Даже Герцен принялся защищать от его крайних нападок дворянский либерализм. И в эти два года до реформы сознание россиянина «сделало много шагов вперед» от забитости, инертности и безынициативности, воспитанных эпохой Николая I.

И все-таки Россия — ждала! Даже крестьянские волнения приутихли в ожидании царской воли.

ГЛАВА 1 Свадебные звоны

Ивану Голышеву шел двадцатый год. Александр Кузьмич и не думал еще о женитьбе, как вдруг Иван объявил ему, что женится. Летом 1857 года Иван в очередной раз ехал из Москвы домой с Осипом Осиповичем Сеньковым, поделился с ним своими раздумьями-опасениями, что отец подберет немилую невесту из неграмотных дочек какого-нибудь зажиточного иконника. Иван мечтал об иной семейной жизни, чем та, что текла во Мстёре.

— А женись-ко ты давай на моей сроднице и воспитаннице Авдотье Исто-махиной, — сказал Осип Осипович. — Она на годок тебя помладше, купецкая дочь. С малолетства привязалась к моим дочерям, так что почти и живет у нас. Особой красотой не блещет, но — мила, умница, грамотна, много читает, не вертихвостка и — работящая. А за сердечную доброту мы прозвали ее Душой, так это имя к ней и приклеилось.

— Да пойдет ли она за крепостного?

— Это моя забота.

— Боюсь, отец воспротивится. Не захочет вводить в дом купчиху, на которую прикрикнуть нельзя.

— Отца я возьму на себя, — сказал Сеньков. — Приезжай, посмотришь невесту.

Иван и дня не погостил дома, помчался в Вязники к Осипу Осиповичу. Сеньковы жили большим домом на центральной улице: Осип Осипович с женой и тремя дочерьми, его брат Иван с семьей и их мать Ольга Дмитриевна. Дочерей Сенькова Иван Голышев знал с тех пор, как парнишкой приезжал к Осипу Осиповичу. Старшая дочь его, Александра, недавно вышла замуж и переехала жить к мужу. Младшей, Глаше, шел девятый год, а семнадцатилетняя Авдотья заневестилась и очень похорошела. «Однако за свою дочь Сеньков не сватал, значит, и нечего на нее заглядываться», — одернул себя Иван, когда Авдотья Сенькова очень чинно, по-взрослому поздоровалась с ним. Осип Осипович послал Глафиру за Дусей Истомахиной.

Дуся Истомахина Ивану сразу понравилась. Круглолицая, румяная, с чудной, чуть не до пят, косой, она вся зарделась, знакомясь с Голышевым, сердцем поняв, что сводят их не зря. Авдотье Истомахиной Иван Голышев тоже приглянулся. Высокий, статный, одет по-московскому, обходительный. Застенчив больно, но мужская нерешительность на первых порах девушкам нравится: сробел — значит, по-хорошему полюбил.

Двадцать две версты от Мстёры до Вязников, каждый день не наездишься, однако зачастил Иван Голышев в город, так что Александр Кузьмич заподозрил неладное.

— И это что же, помимо батьки нашел?! — вскипел он, узнав, в чем дело. — Шин силу не набрал, потраченное на тебя отцом не возвернул, а уж от батьки прочь?!

— На купецкой дочери хочу жениться, — попробовал защититься Иван, не вполне уверенный, что эта весть смягчит отца.

— Чья же это? — коротко спросил Александр Кузьмич.

— Истомахина Авдотья, в свойстве с Сеньковым. Он и сосватал. С тобой, тятя, собирался поговорить насчет этого.