Мстислав

Славин рассмеялся. - Они о те, Вышата, пекутся, чтоб похудел, а то, вишь, еле ноги переставляешь. От обжорства и лопнуть можешь. Вышата обиделся, но смолчал. Из распахнутых настежь дверей приземистой харчевни раздавались весёлые голоса бражников, смех греховных девиц, разило кислым вином и горелым луком. - Беспутство, что геенна, - поднял палец Давид. - Содом, - поддакнул Вышата. У ворот подворья святого Мамонта солдаты префекта при свете факела подбрасывали кости, ругались за каждый проигранный фолл[88]. Увидев русов, ненадолго отложили кости, мельком оглядели гостей. Налегке идут. Если б несли эти купцы при себе какой товар, тогда иное дело. Глядишь, недозволенное оказаться может, а это солдатская пожива. А когда в город русы направляются, поглядеть непременно, чтоб оружья при них не оказалось. На этот счёт префект дал строгий приказ. Русы скрылись, и солдаты снова принялись за кости.

Зима в Константинополе не то что на Руси, По утрам лёгкий мороз затянет ледяной коркой лужи, но едва взойдёт солнце, они оттаивают. Далеко в синее небо вытянулись зелёные стрелы кипарисов, недвижно стоят разлапистые ели и, не замечая холодов, красуются, не сбросив листву, дуб и лавровишня. Петруне дивно такое. И что это, зима не зима, так себе: без снега, без метели, без салазок. По вечерам, греясь у жаровни с тлеющими деревянными углями, Петруня рассказывал Анастасу, какие трескучие морозы у них в Киеве, с вьюгами и снежными заносами. Анастас слушал и улыбался. К утру, когда перегорал огонь в жаровне, в мастерской становилось зябко. Петруню бил озноб. Он вскакивал, прыгал попеременно то на одной ноге, то на другой, пока не согревался, и, подхватив амфору, торопился к водопроводу. Пока туда бежал, под ногами ледок похрустывал, оттуда по лужам шлёпал. Анастас тем часом варил хлёбово - пустую полбу. Только и того, что горячо. Поест Петруня и не сыт. Редко в какие дни полба была С мелкими кусочками мяса.

Не раз припоминал Петруня, какие каши доводилось едать дома да какие высокие и душистые, с румяной корочкой хлебы пекла стряпуха…

Однажды, взобравшись на леса, Петруня приглядывался к работе каменных дел мастеров. Особенно понравился ему высокий плечистый мастер с клеймом на лбу. Он клал камень к камню быстро и ровно. Петруня остановился рядом.

- Вижу в тебе русича, отрок, - не прекращая работы, по-русски сказал мастер. - Я тоже русич. Зовут меня Малк.

Петруня растерялся. Разве мог он подумать, что этот paб из Руси попал в неволю? - мастер заговорил снова.

И Петруня, изредка поглядывая на стоявшего поодаль надсмотрщика, рассказал Малку о своих мытарствах.

- Много лет я здесь, отрок, - поведал ему Малк. - Состарился, но Русь не забыл. Вишь отметину на челе то знак за побег. Нынче, чую, не убежать мне. День и ночь за мной вот он доглядает. - Малк указал глазами на надсмотрщика. - А тебя я заприметил с того самого дня как зодчий сюда привёл. И вот что я тебе скажу. Бежать надо, отрок, пока нет за тобой надзора и покуда ошейник не надели. Как бежать, то сам подумай. Теперь поспешай отсюда, вишь, грек идёт.

7

От Милия и до священного дворца подернутую инеем дорогу посыпали цветами. Гирлянды роз свисали на стенах домов, обвивали портики и колонны. Мягкие восточные ковры устилали мостовую. Шумные плебеи теснились по ту и другую сторону улицы Мессы. Нетерпеливых сдерживали солдаты императорской гвардии. В низко надвинутых шлемах, лёгких кольчугах, они выстроились на расстоянии локтя друг от друга, зорко следя, чтобы никто из крикливых оборванцев, высыпавших поглазеть па благочестивого базилевса, не заступил ему дорогу.

Розы и другие цветы искусные садовники выращивали зимой в императорских оранжереях.

Давид протиснулся вперёд, всмотрелся туда, где мраморной аркой начиналась улица. Никого не видно. За спиной простуженно закашлял Любомир-киевлянин.

- Теперь скоро и в путь, - сказал Славин.

- Весной поплывём. Зимой море неспокойно.

- Едет! Едет! - закричали со всех сторон.

Толпа задвигалась, притиснулась к дороге, прижала Давида и его товарищей. Базилевса увидели, когда он поравнялся с ними. Два молодых воина вели под уздцы вороного коня, крытого шитой золотом попоной. На отделанном драгоценными камнями седле восседал базилевс Василий. На нём соболья шуба, покрытая багряным китайским шёлком, и соболиная шапка. Тонконогий конь прядёт ушами, пугливо косит по сторонам.

- Божественный!

- Несравненный! - раздавалось вокруг.