Мстиславцев посох

— Повидал ты, однако.

— Ходючи чего не навидаешься. Бывало, дружок мой Артемий, царствие ему небесное, скажет: «А не пора ли нам, Степан,- меня ведь до пострижения Степаном кликали,- а не пора ли нам, скажет, Степан, собираться? Вишь, землица-то в зелень прибралась, лето к северу покатило». Мы к игумену под благословение - отпусти, отче, слово божье глаголить по весям. Ну, побредем... Меня ведь сподобил господь,- с гордостью сказал Ярема.- Мне и видения были. Как-то в чумное лето сидели мы с Артемием в сельце близ Могилева. В ближних весях христьяне мрут, аки мухи, голодно, люди злы стали, не подступись. Коротаем мы с Артемием ночку непогожую в летошней полове на гумне, жмемся спинамп, дремлем тако. И мне сон. Будто на логу я, перед рекой, а по воде, яко посуху, архангел. Я брык ниц, молитву творю, а он: «Подымись, Иеремия, слово мое запомни. Довольно нынче людей по-морено, во грехах погрязших. Повелеваю тебе со христьянами изловить смерть-чуму и спалить с молитвой господу нашему».- «Как же мне познать чуму-то?» - осмелился я, спытал у архангела. Он же как загремит словесами да сверкнет на меня очами! Ноженьки мои и подкосились. «Ищи,- молвил,- корову. По дороге пойдет. Исполняй. Аминь». Очнулся я, зуб на зуб не попаду. Артемия под бок - пойдем, кажу, видение мне было. Он же на меня псом. Однако растолкал, пошли. Христьян собрали - я и тут о видении рассказал. Выслали с кольями да вилами наряд за околицу, заставу учредили, чтоб ни одну живую душу не пропустить мимо. К вечеру глядь - бегут, споймали. Черная, рога - во. Ну, ее дубьем хрясь-хрясь да и кинули в огнище. Тут она, нечистая сила, рыкнула - земля загула. А чуму с того дня как кто рукой - детей, може, померло сколько да старых, а боле никого. Молебен мы благодарственный справили, с кружкой на храм подаяние собрали. Щедры были подаяния. Мы и пошли себе. Да-а. Во многи места ходили. В Киевской лавре я сколько зим был, да в Полоцке-граде, в Ростове Великом тож. Там начал грамоте меня монах один обучать, однако вскоре преставился он, стар уж был. Не обучен - едва бреду по буквицам. Да и к чему сие? Вот иконы писать мне дюже хотелось. Я и иконописцем был-то. Да богомаз майстар Даниил, по прозвищу Черный, изгнал меня из артели, аки Адама из рая господь. Неспособен, мол. Однако же письмо мое монахам по нраву было. Изгнал,- повторил чернец, невесело захихикав,- аки Адама из рая.- Ярема жмурится, трясет бородкой.- Питие губило тон?. За то в холодных монастырских склепах на хлебе и на воде сидел многожды. Вот и ноги от сырости повредило. Теперь насовсем тут приютился, к хлеву приставлен, свинок до-глядаю.

— А молитвы творить когда же? - спросил Потрок. Ярема достал свою баклажку, отхлебнул.

— Молитвы творят да святое писание, в кельях своих затворясь, читают у нас все боле те монахи, кто из видных семей. Они грамоте учены, им и книги в руки. Чернецы же простонародные кто во хлевах трудится во имя господне, кто в огородах монастырских,- Ярема вытер рукавом омоченные слезой безбровые глаза.- Однако и отроков безродных, как ты уж приметил, видно, в монастыре не столько на науку держат, сколько на послугу.

— Ну, а ходить-то еще хочется ли? - спросил Петрок, думая о своем.

— Еще как! - встрепенулся Ярема.- Так бы и побрел по земле-матушке со христовой молитвой.- Чернец задирает голову, прислушивается к голосам возле трапезной.- Никак, сюда. Тащи-ка, малый, плетенку,- Ярема пыхтя лезет в погреб, гудит оттуда: - Не то приметит нас игумен в безделье - быть гневу.

Он суетливо скребет вилами, переставляет к себе поближе корзину, где лежат гнилые овощи, солома, издохшая от старости седая крыса.

— Не ленись, малый, не ленись! - прикрикивает, подмигивая, Ярема.- Трудись, отрок, не приучайся монастырский хлеб даром есть.

Но вот затихли голоса. Ярема еще послушал, затем, не разгибаясь, подошел к лестнице, сел, опершись на вилы.

— Передохнем. Поясницу схватило,- сказал он.

— А ты бы ее барсучиным салом, что с Сымоном топишь,- посоветовал Петрок.

Ярема посмотрел на него, не мигая,- раздумывал над сказанным, затем спросил:

— Ты-то, видно, в постриг готовишься? Слыхал, иконописцем у нас будешь?

И сказал Петрок чернецу, чего никому не говорил, таился: