Мстиславцев посох

И еще одно прощание было у Петрока. Со многим прощался он в эти дни, с иным, думал, и навсегда. С Ладой расставаться было горестно. Понурившись, шли они знакомой крутою тропкой на Дивью гору. По-прежнему широко открывался внизу Мстиславль и пригож был, как прежде, но затуманенным взором глядел ныне Петрок на благолепие родного города, где каждая улочка знакома, каждый закоулок исхожен с детства.

И Лада стояла побочь, не шелохнувшись.

— Икону я тебе принес,― сказал Петрок.― Сам работал.

Он извлек из-под свитки вишневого дерева дощечку. Был вырезан на ней искусно все тот же девичий лик, который пытался он тайком намалевать в монастыре.

— То ж я! ― засветилась Лада. И вдруг прижала к лицу Петроков подарок, залилась слезами: ― Уйдешь ты.

Петрок взял в свои ее похолодевшие ладони, спросил:

— Ждать-то станешь?

Лада подняла глаза, полыхали в них васильки.

— Не вернешься ― в монастырь уйду, молиться за тебя буду,― услышал Петрок горячий шепот.

...Кончилось лето; отходило жниво; обступали с трех боков город желтые сонные нивы; и воздух с каждым днем становился прозрачнее, холодел. Вскоре после Спаса выправился Петрок в свою дальнюю дорогу. В день сей у великого князя Московии Василия Третьего родился сын Иван, впоследствии первый царь «всея Руси», прозванный недругами своими Грозным. Еще не ведал того Петрок, что пути его с тем царем сойдутся, но вновь, понуждаемы злобой попов и черни, разойдутся.

Но то впереди.

Путь Тихона с Петроком лежал через Оршу, Менск и Сморгонь, с теми городами Мстиславль торговал, и у Мстиславцевых были там знакомые купцы, которые при случае могли помочь. Сначала намеревались отправиться с купеческим обозом, да лирник Ахрем отговорил: а ну люди купеческого старшины выдадут Тихона полякам? И Петроку не миновать тогда кабалы. Тихон, как человек бывалый, согласился с Ахремом: вдвоем-то и безопасней, и быстрее, сподручней гораздо. А ночевать странников в любом монастырском подворье пустят.

Вышли из города чуть свет. И не через ворота, где могли высмотреть и схватить стражники, а перемахнув в укромном месте земляной вал, окружавший город с давних времен ― там ржавели еще татарские черные стрелы. На перевозе через реку хрипло, спросонья переругивался с мужиками паромщик. Туман над рекой был розовый: там, где небокрай протыкали темные ели, выкатывалось солнце.

Прибивался к берегу остроносый рыбацкий челн. Рыбак взмахивал длинным веслом, вполголоса тянул песню:

Ай, да уплывали серы утицы
По быстрыей воде,
Ай, да пригорюнилась красна девка
На жвир-крутом бережку...

Опаловая вода пахла холодными водорослями, рыбой и ольховыми кустами.

За Вихрой уже их догнал колокольный звон. Во всех семи мстиславльских церквах и в костеле звонили к заутрене. На ближних колокольнях чернели галками одинокие звонари ― звон был будний.

Путники сняли шапки и перекрестились на Мстиславль.

— Помянет ли кто нас когда добрым словом в сем граде? ― сказал задумчиво Тихон.

Петрок сглотнул колючий комок и утер слезы.

— Ну, с богом,― Тихон усмехнулся и первый надел войлочную магерку, прикрыв сизый шрам на левом виске.

Шли быстро: к вечеру хотели, переправившись выше по течению вновь на правый берег Вихры, минуть Молох-ву с тем, чтобы заночевать в Никольско-Нагорном монастыре.

В сухой ветреный день лета 1530-го горела Вильня. Черный дым вспугнул птицу и зверье в окрестных лесах, удушливой пеленой застилал пригороды и реку.

В платье посадского люда Московской Руси у восточ-пых ворот города, сдвинув к левому уху магерку, стоял коренастый человек средних лет. А с ним молчаливый отрок в широкой свитке серого сукна, схваченный в поясе плетеным ременным кушаком. У обоих за плечами белели торбы.

— Что горит-то? ― спросил Тихон у рослого посадского с закопченным лицом. Посадский только что вывел со двора под уздцы запряженную в простую телегу короткохвостую лошадь. На телеге сидели с испуганными личиками малые ребятишки и причитала баба, ощупывая пропаленный в нескольких местах теплый платок.

— Печатня Скорины-книжника, а с нею многие дома,― посадский зло дергал за оброть храпевшую лошадь.

— Знать, не к поре явились мы,― озабоченно сказал пожилой странник своему спутнику.

— Ай издалека? ― подошел к ним другой посадский, который прислушивался к этому разговору. Светлые волосы на его голове были спереди подрезаны и прихвачены узким ремешком на манер кузнецов и сапожников.

— Бредем из дальних мест, да знать будет ныне от ворот поворот,― повернулся к нему пожилой странник.

— К кому вы и кто будете? ― допытывался мастеровой.

— Меня Тихоном кличут, а прозвище ― Меньшой. Отрок сей ― Петр Мстиславец, подручный мой. Думали в месте Виленском в печатню доктора Фрапцишка Скорины определиться, да вот, сказывают, сгорела.

— Сгорела, сгорела,― кивнул мастеровой,― самому Скорине скрыться довелось от недругов.

От темных глаз мастерового не укрылось, как переглянулись путники.

— Незадача,― молвил омраченный Тихон.― Придется вертаться восвояси не солоно хлебавши.