Мститель

Нежно светит по ночам, по но — по ночам.

Среди старых аллей, аллей, аллей,

Гуляю, думаю о ней, о ней, о ней,

И когда ты придёшь ко мне, ко мне,

Я тебя не отдам, никому не дам.

Щёки Оли краснеют ещё больше, в то время как столовую накрывает настолько звенящая тишина, что я слышу, как бьётся жилка на шее моей девушки.

— Охуеть, — роняет Макс. — Не знал, что ты поёшь, чувак.

— Ага, и это называется лучший друг… — бубнит Кир. — Кто вы такие, черти, и куда девали моих друзей?!

Шастинский задумчиво потирает подбородок.

— Что мы имеем в итоге? Ёжик поёт; Макс неплохо тренькает на гитаре; я мог бы сесть за барабаны; Кирюху с Костяном за синтезатор посадим — прославимся! Сбацаем русскую версию «US5»…

Соколовский делает вид, что задумался.

— У меня где-то косуха завалялась…

— А у меня в кладовке отцовские армейские ботинки на толстой подошве пылятся, — вставляет Костян.

— Ага, и будем мы как пятеро придурков — один в косухе, второй в ботинках… — ворчит Кир. — Будто один прикид на всю группу разделили.

Лёха мечтательно уставился в потолок.

— Ну прикинь, Матвеев: выходишь ты на сцену, а на тебе из одежды — один только кожаный напульсник… При таком раскладе ты можешь спеть какую-нибудь херню — «В лесу родилась ёлочка», например — и всем будет похуй, потому что интересовать их будет явно не песня…

Костян отвешивает Лёхе подзатыльник и заразительно хохочет.

— Какой же ты, Шастинский, трепло!

Оля прикусывает губы, чтобы скрыть улыбку, но у неё ничего не получается. По себе знаю, что, когда мы собираемся вместе, вести себя серьёзно не получается от слова совсем. А я как дебил застываю, уставившись на идеальные пухлые губы, изогнутые в мягкой улыбке, будто в жизни не видел ничего красивее.

Вот Оля встаёт и тянется за стаканом воды, который ей протягивает вечно улыбающаяся Ксюха, но до рта его так и не доносит. Выражение лица Озарковской меняется так же стремительно, как движется секундная стрелка; раз — и вместо улыбки на её лице застывает гримаса не то страха, не то боли. Настроение Оли падает куда-то в швы между кафельными плитками на полу, и стакан выскальзывает из её тонких пальцев. Словно в замедленной съёмке наблюдаю, как хрупкое стекло безжалостно тормозит о пол, с треском разлетаясь на сотни осколков, и обдаёт каплями брызг мои джинсы.

Даже не осознаю, когда вскочил на ноги, чтобы подхватить девушку за талию.

— В чём дело? — слишком грубо спрашиваю, потому что на нежности не хватает терпения — она меня до чёрта напугала.

— Не знаю, — удивлённо отвечает побледневшая Оля и тянется в задний карман за телефоном.

Я вижу, как она спешно набирает телефон Яны, но через секунду на дисплее высвечивается имя её сестры, которая сама ей звонит.

Ясно, вся эта хуетень про особую связь близнецов.

Но от того, что они решили позвонить друг другу в одно и то же время становится как-то не по себе.

— Ты в порядке? — слышу двойной голос, будто у меня слуховые галлюцинации, и понимаю, что они даже один и тот же вопрос задали одновременно.

Вот же срань.

Пока они удостоверяются в том, что обе в порядке, я уже побочно определяю, в чём дело, потому что, если Оля и отнеслась к моей версии о третьей сестре с иронией, то я чёрта с два забыл об этом.

И потому, едва девушка кладёт трубку и облегчённо выдыхает, я загоняю её в новые проблемы.

— Спорим, что вам обеим стало херово, потому что херово вашей общей близняшке? — спрашиваю в лоб.

Оля досадливо хмурится, мол «что за бред?».

— Это всё какая- то ерунда…

— Третья близняшка? — переспрашивает Макс. — День перестаёт быть томным…

— Хочешь ты или нет, — перебиваю Олю и торможу Макса, — но мы прямо сейчас едем к твоим родителям, и ты задаёшь им единственный вопрос — сама знаешь, какой именно.

Лицо девушки снова бледнеет, и я понимаю, что, несмотря на то, что она не верит в мою версию событий, Оля боится, что именно я в итоге окажусь прав.

И что-то мне подсказывает, что именно так всё и будет…

9. Оля

Можно сколько угодно пытаться обмануть всех вокруг, называя самый реальный вариант развития событий полнейшим бредом сивой кобылы, вот только с собственной головой такие фокусы не проходят. Уже раз десять я набирала номер Егора, чтобы попросить поехать куда угодно, только не ко мне домой, потому что хоть я и не сомневалась в честности своих родителей, было страшно осознавать, что я могу чего-то не знать о своей семье. И ровно десять раз я молча убирала телефон обратно, потому что у моей трусости не было под собой никакого основания.

Разве за всю мою жизнь родители хотя бы раз заставили меня сомневаться в себе? Да ни за что! А уж если бы у меня и Яны была ещё одна общая сестра — не смолчали бы точно, просто потому, что родительское сердце дрогнуло бы без промедления. И раз так, то оснований сомневаться у меня нет, ведь так?

Тогда почему, чем ближе к дому я оказывалась, тем сильнее колотилось сердце, словно лопасти вертолёта?