Мститель

Шолом больше понравился супругам Биренбоймам, чем его солдаты. Он приятно улыбался и был одет лучше всех революционеров. В модном, темном синем парижском пальто и в серой осенней кепке, свежевыбритый, с модными столичными усами, пахнущий терпким, пряным одеколоном. Ничто не выдавало в этом заморском франте революционера, кроме висящего за его спиной карабина.

Хозяин дома медленно опустил глаза и увидел, что Шолом обут в дорогие чёрные лакированные ботинки. Стоявшие рядом с ним красногвардейцы выглядели как обычные одесские шлеперы.

– Как Вас зовут, господин парижанин? – поинтересовался Калман Биренбойм.

– Шолом Шварцбурд, командир красногвардейского отряда.

– Для командира отряда Вы слишком шикарно одеты. Вы явно давно здесь не были. Улыбаетесь. Вежливы. И даже пахнете не потом и лошадиным навозом, а духами! Каким же ветром, Вас, приличного еврейского молодого человека, занесло в эту банду грабителей?!

Шолом ухмыльнулся и резко сказал:

– Давайте не вступать в дискуссии. А захотите поговорить, приходите вечером в наш клуб «21». А пока именем революции ваш дом становится собственностью города и объявляется бесплатной детской школой и приютом. Вот постановление.

И Шолом вручил Биренбойму приказ на бумаге.

– Детей селить некуда… – извиняясь, добавил Шолом.

Биренбойм принялся внимательно читать постановление, в то время как его жена, полная красивая женщина лет сорока, тихо плакала рядом. Закончив чтение приказа, Биренбойм спросил:

– Ценные вещи взять разрешите?

– Берите что угодно. Да и зачем брать? Мы вас не выгоняем. Две комнаты и туалет остаются вам. Живите! А остальные помещения под школу и приют будут. А я буду главой приюта!

Скоро дом Биренбоймов стал приютом для пятидесяти детей. Плотники сколотили им трехъярусные кровати, а Шолом управлял приютом и учил их вместе с другими учителями. Разозлившаяся на него вначале госпожа Биренбойм уговорила мужа пока не выезжать из дома, и даже начала помогать Шолому заботиться о детях. На этой работе Шолом был по-настоящему счастлив. Ранним утром он приходил сюда со своей женой Ханой и целый день посвящал детям-сиротам. Кого тут только не было: русские, украинцы, евреи, армяне, греки, турки… Все они стали родными для Шолома и его жены, которым Бог не дал собственных детей.

Но, к сожалению, ситуация на фронте изменилась не в лучшую сторону, и Шолому пришлось вернуться в ряды Красной Гвардии для защиты дела революции.

Сцена 32

Шолом пришел домой раньше обычного. Хана начала расспрашивать о его дне, разогревая ужин на примусе. Шолом ей как-то вяло и невпопад отвечал. Жена отложила ложку от кастрюльки и подошла к нему вплотную.

– Шолом! Что случилось? Говори!

Он печально улыбнулся и сказал:

– К сожалению, ситуация на фронте изменилась не в лучшую сторону. Румыны вышли к Днестру, и приближаются к Тирасполю. Видимо, мне придется опять начать воевать, отложив воспитание детей до лучших времен…

В глазах Шолома стояли слезы. Он так привязался к детям из приюта, и всей душой хотел им помогать и обучать. Хана обняла его и покрыла поцелуями его родное лицо.

– Я понимаю, Шоломке! Я понимаю, любимый мой!

И она тоже заплакала. Опять, в который раз ей нужно было провожать его на войну и не знать, увидит ли она его еще когда-нибудь или нет.

Они ели ужин молча. Шолом виновато смотрел в тарелку, а она смотрела на него. Когда он поел, Хана спросила:

– Когда ты уезжаешь?

– Завтра к шести утра сбор. Создан новый отряд, названный Рошалем, в честь погибшего большевика Семы Рошаля.

– А чем он прославился? – спросила Хана.

– Он был героем революции в Кронштадте. А несколько дней назад его казнили румыны в Яссах.

Хана пожала плечами и уточнила:

– А почему ваш красногвардейский отряд вдруг назван в честь большевика? Вы же их не особо любите!

Шолом опустил голову и печально рассказал Хане о том, что вчерашней ночью в Одессу вошел сильный отряд большевиков под командованием Муравьева. Поэтому больше Красной гвардии в Одессе нет, а революционная власть теперь у большевиков.

Хана печально развела руками.

– Власть меняется, как погода.

Шолом печально кивнул и сказал:

– Это ужас! Впереди румыны, наступают немцы, рядом армии белых, Деникина и Каледина! Что будет, не понятно!

Хана печально опустила глаза и сказала:

– Иди спать, мой мечтатель! Скоро ты разочаруешься в этом ужасе революции, и мы уедем назад в Париж!

Шолом виновато поджал губы и ушел спать. В словах жены была правда, и он это чувствовал. Он сразу провалился в сон, и увидел во сне папу. Иче был одет в белые одежды.

– Ну как ты, Шоломке? Не навоевался еще за чужое дело? – спросил он сына.

Отец обнял сына и сказал:

– Скоро ты поймешь, что это все пустое. И революция, и освобождение всех народов. Одна тюрьма рухнула, но на её месте возникнет еще более жуткая тюрьма… Нет здесь благословения… Ты пройдешь все бои и будешь храним Б-гом. Не бойся. Мы с мамой молимся за тебя.

И Шолом увидел маму, улыбающуюся ему.

– Мама! – вскрикнул он.