Мстители двенадцатого года

Хочу здесь заметить для тех, кто когда-то коснется этих записок, что согласно предписанию Императора, в войсках поддерживалась строгая дисциплина. Императорские прокламации постоянно призывали солдат относиться к прусскому населению так, будто наша армия находилась на земле Франции. Начальство постоянно применяло усилия к удержанию солдат от грабежей, мародерства и насилия, однако говоря: “Когда вы будете на русской земле, вы будете брать все, что захотите”»…

Сам Император открыто обещал своим маршалам:

— Москва и Петербург будут вам наградой. Вы найдете в них золото, серебро и другие драгоценности. Вы будете господствовать над русским народом, готовым раболепно исполнять все ваши повеления.

Что ж, война — это проклятие человечества. Но победителю она сулит щедрые дары.

Первый город на большом пути. Большое разочарование. Получен приказ — не впускать в город ни солдат, ни офицеров, ни даже генералов; город предоставлен в распоряжение императорской гвардии. Мы стали биваком по дороге в Вильну, в сосновом лесу, а гвардия между тем грабила магазины и частные дома. Жители разбежались, не оказывая радушия, неся перед нами страх и уныние по окрестностям.

Император продолжает давать щедрые обещания, которые возбуждают солдат и подвигают их на величайшие жертвы».

Из дневника Ж.-О. Гранжье

Алексей встрепенулся от легкого стука в дверь и ласкового шепота Бурбонца:

— Барин, ваша светлость, до вас казак прискакал. Не иначе с депешей. Очень строго просит.

Алексей встал, сладко потянулся, прислушался к говору внизу и к звуку рояля; вспомнил, что его ждет сегодня что-то очень хорошее. Ах, да! Мари сегодня будет. И уж он по-гусарски потребует от нее верного слова.

— Барин, — опять за дверью прошептал старик лакей, — что-то неладное. Уж батюшка ваш встрепенулся. В чулан полез, где отродясь не бывал.

Алексей вскочил, обулся — отчего-то тревожно замерло и вновь, уже быстрее, застучало сердце. Спустился вниз, вышел на крыльцо. Вплотную к нему, припав щекой к морде взмыленной лошади, стоял, от усталости нетвердо, немолодой казак, есаул Волох из его фуражирского отряда.

— Чего тебе? — Алексей не сдержал сладкий зевок.

— Ваша светлость господин поручик, от Москвы вестовой прибыл. Велено срочно ворочаться в полк.

— Да что за нужда?

Есаул огляделся по сторонам, оставил лошадь, шагнул поближе, не выпуская из рук повод:

— Сказывают, война.

— Что ты врешь? Ты пьян?

— Как не то!

— Да с кем война-то? — Алексей еще не мог поверить в дурную весть.

— Сказывали, с французом.

— С этим, что ли? — краем глаза Алексей приметил то ли Жана, то ли Жака вновь под руку с Оленькой.

— Кабы с этим, что ж… Сморчок. Щелком пришибить можно. Коли нужда придет.

Алексей глянул внимательно, ровно запомнить зачем-то хотел — сердце вдруг подсказало. Сморчок-то сморчок: такого не то что сабельным ударом, хлыстом перебить можно. Однако интересен. Светлые пустые глаза, хищные губы под ровными острыми усиками. Строен, не надо спорить. Легкая походка. Во всем глядит европейское обхождение, особенно успешное с дамами и девицами. Во всех движениях, в изгибе губ и бровей — порочная алчность к женским прелестям…

Алексей стряхнул наваждение.

— Лошадьми, фурами распорядились?

— Все по чину, Лексей Петрович. Как прибудете — выступаем.

— Что, повоевать охота? — безразлично спросил Алексей, глядя на въезжавшие в ворота одна за другой коляски и кареты. В которой из них Мари Гагарина? Успеет ли повидаться? И кивнул на ответ есаула:

— На то мы и государевы воины. Даром хлеб солдатский не жуем. — Потоптался на месте. — Ваша светлость, — фамильярно положил руку на рукав, — коньку моему овсеца бы да левую заднюю посмотреть, похоже потеряли подкову. И то сказать — дым столбом — скакали.

Алексей кивнул: