К сожалению, такое несправедливое мнение и неверную оценку действий и личности командующего 1 й армией разделяло большинство солдат, офицеров и генералов. Сановники и генералы были настойчивы со своими обращениями к государю о скорейшей замене Барклая.
Государь и сам не любил его, хотя всегда был вежлив и любезен с ним; он собрал Чрезвычайный комитет из близких. Комитет рассмотрел пять кандидатур на место главнокомандующего. Единственно достойным столь высокого назначения был признан князь Голенищев-Кутузов.
«Зная этого человека, – писал Александр сестре, – я вначале противился его назначению, но мне пришлось уступить единодушному желанию».
Получив назначение и все четыре армии в подчинение, Кутузов выразил Барклаю надежду на успех их совместной службы.
Барклай тяжело перенес событие, но отвечал Кутузову достойно: «Ныне под руководством Вашей Светлости мы будем стремиться с соединенным усердием к достижению общей цели, – и да будет спасено Отечество!»
Приняв от Барклая командование, Кутузов принял вместе с тем… и его стратегию ведения войны. Войска готовились к сражению, подтягивались резервы, строились укрепления, рассредоточивались полки. Главнокомандующий в сопровождении свиты объехал войска, осмотрел позиции. Всеобщее ликование было ему по сердцу. «Наконец-то, – говорило оно полководцу, – дадим горячий бой французу, остановим и погоним прочь!»
Да вот не тут-то было! Похвалив бравых солдат, пообещав им скорую победу, высказав приятные слова Барклаю за то, что мудро сохранил армию, Кутузов отдал приказ… к отступлению.
Все это отчасти странно. Прежде Кутузов осуждал тактику Барклая, теперь же принял ее своей. Продолжи Барклай отступление – армия была бы близка к неповиновению и мятежу. Кутузову приказ простили и вновь двинулись к сердцу России.
В чем же дело? Барклая называли изменником, говорили, что он ведет Бонапарта в Москву, а Кутузов Москву сдал. И ни слова упрека, ни капли недовольства. «Так и надо. Ларивоныч дело знает».
До Москвы оставалось чуть более ста верст…
«…Я отказываюсь что-либо понимать. Мы идем по следу русской армии, вступаем в нерешающие схватки – это даже не сражения. Но терпим урон все более ощутимее. С границ, после Немана, наша славная армия уменьшилась на треть. И если бы это были боевые потери! Так нет же – теряем людей из-за пошлого падения дисциплины.
Многие солдаты, под влиянием голода, отдалялись от армии в поисках пропитания – они бывают убиты на флангах. Иные запираются в покинутых господских домах, где находят достаточно припасов и считают, что война для них кончена. Исключая тех случаев, когда посылают за ними специальный отряд, чтобы вернуть дезертиров под знамена Франции – тогда вспыхивают схватки, в которых, как правило, “осажденные” одерживают победы.
Иногда из-за стремительности наших выступлений отставшие солдаты не в состоянии найти свой отряд и бродят на авось по здешним обширным равнинам, по диким непроходимым лесам, под враждебным холодным небом и становятся жертвою казаков или озлобленных крестьян.
Мародерство между тем разрешается высшим начальством, однако действия эти проводятся методически и с возможным соблюдением гуманности. Делом этим заведуют особо назначенные офицеры из наиболее развитых. Войско ослабело, людям надо питаться, и во имя гуманности, из сострадания мы терпим досадное мародерство.
Биваки, необустроенные, на которых порой солдаты едва успевают сготовить себе супу, и подвластные неожиданному приказу, вынужденные идти дальше, в глубины России, раздосадованные, выплескивают недоваренный суп в костер; недоедание, усталость, форсированные марши – все более разрежают наши ряды. Усиленные переходы двигаются голодом, желанием скорее кончить эту бесславную войну и достичь неприятеля. А он, подобно хитрой лисе, все время без потерь избегает нашей артиллерии и наших атак. Он не отступает. Он расчетливо, сохраняя свои силы, избегает ненужных потерь и заманивает нас все глубже в болото холода, голода, бесчестья…»