Мстительная волшебница

— Прибереги слова, директор-бей, — снова перебивает его Салих, — мы люди неглупые, знаем что к чему… пища хорошая, зарплата повышается; ну а насчет разговоров не волнуйся: наши рты плотно закрыты — не то что депутат, сам черт из нас слова не вытрясет'!

Вокруг засмеялись.

…По дороге в Народный дом Хусейн Неутомимый сказал другу:

— Ну и хватил же ты!

— А что?

— Как что, безбожник? Не ты ли говорил, что похлебка червивая, что зарплата низкая, что ребенку лекарства не на что купить?

— Видно, моя политика до тебя не доходит. Я, брат, вдоль шерстки глажу. Это-то ладно. А вот как насчет почасовой оплаты? Начисляются ли денежки сейчас, когда мы с тобой шагаем в Народный дом?

— Жаль, не догадались спросить!

— Что ты, разве можно ишаку напоминать про арбузную корку! Напомнишь, аппетит разыграется.

— О ком ты?

— О старшем механике и о других…

— Опять болтаешь…

— А что я сказал?

— Как что, назвал этих типов ишаками.

— Мой язык надо с корнем вырвать! А Кемаль молодец, правда?

— Еще какой'!

— И все же я считаю, ведет он себя неправильно. Почему? Да потому, что в наше время надо быть политиком и вдоль шерстки, вдоль шерстки гладить. Ты ведь знаешь, что я с умыслом вру. Ну, скажешь депутатам правду — пища гнилая, зарплата низкая, то да се… а дальше что? Запишут на сигаретной коробке… Выкурят сигаретки и…

— Все кончено…

— Так стоит ли утруждать язык?

— Ну и политик!

— А ты разве не знал, что я по снегу пройду и следа не оставлю. Ну что ты на меня уставился?

Они подходили к великолепному зданию Народного дома.

— Аллах, Аллах… надо же, — пробормотал Салих Хромой.

— Ты что?

— Взгляни на этот дом, разукрашен, как мечеть!

— Говорят, влетел в полтора миллиона.

— Влетит, братец. Такой домина!

— Один раз я здесь был… когда строили, видел, снаружи, конечно.

— Снаружи-то и я видел.

— Интересно, что-то внутри делают?

— Кто знает… ученые… Пишут…

— Наверное.

Они остановились у мраморной лестницы.

— Вах, вах, посмотри, какой мрамор! — воскликнул Салих Хромой.

— Только меду течь!

— Да уж как потечет, не остановишь.

— Наступить ногой жалко.

— Как мел белый.

Подошли остальные. Поговорили. Поднялись по лестнице. В тревоге остановились перед большими стеклянными дверьми и заспорили, кому входить первым.

— В чем дело? — спросил их огромный хмурый детина, служащий Народного дома.

Рассказали.

— Видеть депутатов? Каких депутатов?

— Наших депутатов…

— Изложить наши жалобы…

— Сейчас идет собрание, они наверху, — оборвал служащий, — видеть их нельзя…

— Нас с фабрики прислали!

— Откуда бы ни прислали. Вам сказано — депутаты заседают, беспокоить нельзя! — сказал служащий и скрылся за огромной дверью.

Рабочие переглянулись. Что делать?

— Подождем, — предложил Салих, — сядем и подождем. Должны же депутаты выйти.

Рабочие разместились на мраморной лестнице.

— В некотором царстве, в некотором государстве, — начал Салих…

Рабочие оживились.

— Эй, Хромой, дружище…

— Расскажи, расскажи…

Все подсели ближе. А прямо перед ними, за террасой четырехэтажного дома, устало опускалось солнце…

Забастовка •

Он напоминал увесистую картофелину. Большая лысая голова, круглое брюхо. Казалось, на свет божий сын хозяина фабрики явился лишь для того, чтобы спать, вдоволь есть и распутничать.

Когда он вошел в столовую для фабричных служащих, навстречу ему, как всегда, бросились управляющий и несколько официантов. Принесли стулья, раздвинули столы, спустили шторы — в окно назойливо лезли лучи слепящего солнца. Сын хозяина фабрики выбрал один из пяти предложенных стульев, опустился на него, облокотился о стол, обхватил мясистыми руками свою толстую физиономию и лениво пробормотал:

— Это… как его? Что-то…

Затем он зевнул во весь рот, с трудом приподнял набрякшие веки, лениво посмотрел на управляющего, готового исполнить любое его приказание.

— Угадай-ка, что угодно моей душе!

По лицу управляющего скользнула принужденная улыбка.

— Ну угадай, что угодно моей душе, — повторил сын хозяина фабрики, — угадаешь — получишь десять тысяч лир, — он выпрямился, потом круглой, похожей на панцирь черепахи спиной навалился на соседний стол. — Давай… отгадывай!

Управляющий столовой, человек уже немолодой, поклонился, в смущении почесал худое лицо. Ох, до чего не любил он эти шуточки, до чего же не любил…

Тут подчиненные, а этот унижает.

Сын хозяина фабрики извлек из кармана блокнот, авторучку с золотым пером и с трудом нацарапал: «Обязуюсь уплатить десять тысяч лир управляющему столовой, если он угадает, чего желает моя душа!» Управляющий взял бумагу и удалился — что ж ему оставалось делать?

Сын хозяина фабрики снова развалился на стуле. Его одолевал сон. Вдруг он увидел мальчика, который усердно чистил посуду. Увесистый кулак опустился на стол. Мальчишка с грязной тряпкой в руке тотчас подлетел к хозяину.

— Ты что тут делаешь?

— Вилки чищу, эфендим.

— Почему чистишь?

— Мастер приказал, эфендим.

— Значит, мастер приказал? А ты что, раб приказания?

Мальчик постарался улыбнуться:

— Благодаря вам, эфендим…

— Благодаря мне, значит, в моей тени! Разве я дерево, парень?[7]

— Помилуйте, эфендим…