Мучения Минти Мэлоун

— Если бы, — губы его искривила горестная усмешка. — Она души не чает в своих доченьках, нянчится с ними, хотя они давно вышли из пеленок: одной тринадцать, другой все пятнадцать. Потому я и сорвался, — тихо оправдывался он. — Софи напомнила мне их. Пытается командовать. Подрывает мой авторитет. Я этого не выношу. Мне и дома дерьма хватает.

— Понимаю. — Бедный Джек. — Но… ты же смог поставить Софи на место, — заметила я.

— Да.

— Поставить на место — это еще мягко сказано.

— Да уж, — признал он.

— Так что мешает тебе поставить на место своих падчериц?

Повисла тяжелая пауза.

— Не могу, — сказал он. — Я им не отец, и они не устают об этом напоминать. Чуть что, сразу бегут к Джейн и говорят обо мне гадости. У нас и без них-то проблем хватает, — удрученно констатировал он. — Поэтому Софи и досталось.

— Ты мучаешь кошку, — отозвалась я.

— Что?

— Ты мучаешь кошку, вот что ты делаешь, — объяснила я. — Нам рассказывали на занятиях по психологии. Если у тебя проблемы на работе, ты приходишь домой и вымещаешь злость на домашних. В твоем случае все наоборот: ты отыгрался на Софи.

— Наверное, да. Честно говоря, я сейчас плохо соображаю. На самом деле, Минти, я уже на пределе.

О соле мио…

Я тоже была на пределе.

.. ста ифронте те!..

Она крутит эту пластинку целый день.

кванно фа нотте…

На предельной громкости.

О соле мио!..

И каждый раз, когда я пытаюсь уменьшить громкость, снова увеличивает ее. Я не могу думать.

— Нельзя ли чуть-чуть потише? — спросила я Эмбер. — Чуть-чуть.

— Нет! Это можно прочувствовать только на полной громкости.

Эмбер проводила терапию — заболел Педро. В это время года он впадает в уныние. Эмбер говорит, у него зимняя аномальная депрессия. Сокращенно ЗАД. Он не вылетает из клетки, понуро вешает голову и молчит как рыба. Более того, он выдирает перья на груди — верный признак тоски у попугаев. Единственное лекарство от нее — неаполитанские серенады. Хотя Педро любит не всех исполнителей. Например, Марио Ланца помогает лучше, чем Тито Гобби. Карузо действеннее Каррераса. И в особенный восторг попугая приводят нежные неаполитанские напевы Тони Марчи. В точности, как бабушку. Паваротти на него совсем не действует. Уж мы проверяли.

Ке белла коза, на иурната э соле, Наръя серена доппа на темпеста!

— Очень сентиментальная птица, — произнесла Эмбер, передвигая мой журнальный столик красного дерева в другой конец гостиной. — Любит музыку, которая идет от сердца. Надо связать ему теплый полосатый свитер, — со смехом добавила она. Потом уперла длинные, изящные руки в стройные бедра, оглядела гостиную и распорядилась:

— Помоги‑ка мне, Минт!

— Ты чего?

Она решительно взялась за подлокотник маленького дивана:

— Передвинем его к окну.

— Зачем?

— Так будет лучше. Вот зачем.

— Ну, вообще-то, я… не хочу, чтобы он там стоял, — промямлила я.

Эмбер вперила в меня недоуменный взгляд. Я поежилась. Сердце бешено колотилось, ладони вспотели, накатило знакомое ощущение паники. Я попыталась вспомнить, что нам говорили на занятиях. Что же это было? Ага: страх оказаться отвергнутыми заставляет вас говорить «да», когда вам хочется ответить «нет».

— Ты не хочешь двигать диван?

— Н-нет, — произнесла я, заикаясь. — Нет, не хочу.

— Да хватит тебе, Минти! — отмахнулась Эмбер, пренебрежительно фыркнув.

— Оставим все как есть, — не отступала я. Она сводила меня с ума этой манерой все время командовать. Наверное, Чарли готов был убить ее. После всего, что говорили на семинаре, она обходилась со мной по-прежнему. Я чувствовала, как растет кровяное давление. Хотелось затеять уборку. Потом я вспомнила еще кое-что, чему научилась на семинаре: излишняя доброта может быть опасна. Если все время себя сдерживать, раздражение накапливается и может выплеснуться в самый неподходящий момент, на ни в чем неповинного человека. А меня не устраивало, чтобы кто-то попал под горячую руку. Мне просто хотелось научиться отстаивать свои права и говорить «нет».

— Послушай, Эмбер, — Ну же, смелей! — Я не…

— Прекрати эту чушь, Минти! — окрысилась она. Через полчаса мою гостиную было не узнать. Два дивана поменялись местами, торшер переместился к камину, стол из красного дерева покинул свой уютный уголок, и персидский ковер тоже сменил место жительства. Перестановка мне совершенно не понравилась.

— Теперь, — провозгласила Эмбер, — избавимся от этих кошмарных занавесок!

«Ничего себе!» — прокричал Педро.

— Прекрасно, он выздоравливает! — порадовалась кузина.

Пока она сюсюкала с Педро, я украдкой уменьшила громкость, и сквозь пение Марио Ланцы, проступили другие звуки — треск фейерверков, заразительный детский смех. Сегодня вечером на Примроуз-Хилл устраивали большое представление. Я не собиралась идти: зачем, если можно посмотреть из сада? Эмбер пыталась скормить Педро кусочек яблока. Попугай схватил его чешуйчатой лапкой, поднес к клюву и поклевал. «Силы небесные, когда же она, наконец, съедет? — подумала я, доставая пылесос. — Она ведь даже не вносит за себя арендную плату».

— Мне не хватает места, — вдруг изрекла Эмбер. Ур-р-ра! Наконец-то… Неужели прочитала мысли?