Мучная война

— Мне кажется, Николя, — начал Бурдо, — что, прежде чем встречаться с Графиней, неплохо бы нанести визит нашей давней знакомице Полетте. Она знает этот мир и все его секреты.

— Поход к ней не доставит мне удовольствия. Может, вы к ней сходите?

От их последней встречи у него осталось крайне неприятное воспоминание. Из-за отъезда Сатин в Лондон ему пришлось выслушать немало едких упреков, разбередивших в нем чувства, близкие к угрызениям совести, о чем он до сих пор не мог забыть.

— Убежден, — бесстрастно продолжал Бурдо, — для вас она охотно запоет, ведь вы знакомы столько лет! По-моему, от вас она ничего не скроет.

— Хорошо, я пойду. Делать нечего. Учитывая возраст, наша давняя подруга вряд ли захочет встречаться с нами по доброй воле, а значит, будет либо изливать желчь, либо липко сюсюкать. Но, надеюсь, она предложит мне своего ликера! У нее он всегда превосходный! А госпожа Мурю?

— По-прежнему под домашним арестом.

— Надо внушить ей, что придется сидеть в четырех стенах до тех пор, пока она не будет с нами откровенна. А ученика надобно отыскать, сообщите об этом всем, кому следует. Во что бы то ни стало найдите его. Господа, уже поздно…

К великому удивлению комиссара, Бурдо и Семакгюс заговорщически переглянулись.

— Надо признаться, дорогой Николя, мы составили заговор, — произнес Семакгюс.

— Нам хотелось немного отвлечь вас от одолевающих вас забот.

— Господин де Лаборд, чье пристрастие к музыке и изящным искусствам вам хорошо известно, предложил нам билеты…

— Я не слишком доверяю нашему другу в том, что касается театра. Куда вы хотите меня вести? В заведение Гурдан?

— Пьер, — промолвил Семакгюс, — не кажется ли вам, что со временем характер нашего друга начал портиться? Он во всем видит только подвох. Разве можно сомневаться в благих намерениях таких друзей, как мы? Какое оскорбление! Идемте, дорогой, предоставим ему самому справляться со своей черной меланхолией.

И он с нарочито серьезным видом взял Бурдо под руку.

— Полно, господа, успокойтесь, я весь внимание. Я просто не могу упустить возможность посмеяться над заговорщиками.

— Благодарим покорно, — ответил Бурдо. — Теперь это называется «посмеяться». Меня, отца семейства и образцового супруга, записали в распутники!

— А что тогда говорить обо мне, — подхватил Семакгюс, — об отшельнике из Вожирара, полностью посвятившего себя ботанике и облегчению страданий наших ближних? Я так возмущен, что вряд ли мне еще раз захочется перекинуться словом с этим желчным насмешливым магистратом.

— Довольно! Я слагаю оружие к стопам дружбы.

— Вот наконец разумная речь. Тогда слушайте. Сегодня вечером мы приглашены в Оперу на премьеру «Серфаль и Прокрис» Гретри, на либретто господина Мармонтеля. В свое время спектакль был показан в Версале на свадьбе графа д’Артуа с Марией Терезией Савойской.

— О, Гийом заговорил языком Меркурия![30] — заметил Николя.

— Однако этот малый снова нас подкалывает! Ладно, Серфаль, Прокрис и Лаборд, двор и город ждут нас!

При этих словах у Николя промелькнула мысль, что в доме уже начался пожар, а двор и город по-прежнему бегут в Оперу, не думая о том, что будет завтра. В дежурной части, где Николя хранил дополнительный комплект одежды, все кое-как привели себя в порядок и, втиснувшись в фиакр, пойманный Николя, отправились на улицу Сент-Оноре. Николя так и не решился спросить Бурдо, нет ли новостей о Луи, полагая, что, если бы таковые были, он бы без промедления рассказал ему. Следовало также как-то затронуть еще одну деликатную тему.

— Пьер, у нас появилась возможность воспользоваться бесценной помощью, — произнес он робко, не зная, куда может завести его этот разговор.

— О какой помощи вы говорите?

— О помощи шевалье де Ластира; Сартин хочет, чтобы он вместе с нами занимался этим делом, а также помогал нам наблюдать за развитием событий.

Ответ был сравним с залпом картечью.

— Ну и куда сует нос наш морской министр? Разве мы помогаем ему вертеть ворот лебедки и опустошать гальюн на его кораблях?

— О! — совсем не к месту примирительно воскликнул Семакгюс. — Ластир — самый веселый спутник на свете, вдобавок у него есть еще одно большое достоинство: он сохранил нам Николя. Не будь его, мы бы сейчас оплакивали нашего друга.

— Ну, по этой части Пьер давно и далеко обогнал шевалье.