Мудрая кровь

— Самоуглубленность, — пробормотал Кэлхун. — Конечно, он вас и не видел.

— Какое там «не видел»! — Парикмахер неприязненно скривился. — Какое там «не видел»! Просто я стригу волосы, а он купоны — вот и все. Я стригу волосы, — повторил он, словно бы само звучание этой фразы ласкало его слух, — а он купоны.

«Типичная психология неимущего», — подумал Кэлхун.

— А что, Синглтоны были когда-то богаты? — спросил он.

— Да ведь он только наполовину Синглтон, — ответил парикмахер. — А теперь Синглтоны утверждают, будто в нем вообще ни капли Синглтоновой крови нету. Просто одна из девиц Синглтон отправилась как-то на девятимесячные каникулы, а вернувшись, привезла его с собой. Потом все Синглтоны вымерли, а деньги оставили ему. Откуда другая половина крови, кто его знает. Только, сдается мне, заграничная она.

Особенно оскорбительна была интонация.

— Кажется, я начинаю кое-что понимать, — проговорил Кэлхун.

— Теперь-то он не стрижет купоны, — сказал парикмахер.

— Да. — Голос Кэлхуна зазвенел. — Теперь он страдает. Он козел отпущения. На него взвалили грехи города. Принесли его в жертву за чужую вину.

Парикмахер застыл, разинув рот. Потом сказал уже более уважительно:

— Святой отец, вы его не за того принимаете. В церковь он отродясь не ходил.

Кэлхун вспыхнул.

— Я сам не хожу в церковь! — пробормотал он. Парикмахер замер. Он стоял, будто не зная, что делать с ножницами.

— Это был индивидуалист, — продолжал Кэлхун. — Человек, который не хотел, чтобы его подогнали под мерку тех, кто его не стоит. Нонконформист. Это был человек глубокий, но он жил среди чучел, которые в конце концов свели его с ума. Однако его безумие они обратили против себя же самих. Заметьте, они ведь не судили его. Они мгновенно переправили его в Квинси. Почему? Да потому, что суд бы выявил его полную невиновность и подлинную вину города.

Лицо парикмахера просветлело.

— Так вы юрист, да? — спросил он.

— Нет, — угрюмо ответил Кэлхун. — Я писатель!

— О! Я так и знал — уж непременно что-нибудь в этом роде! — пробормотал парикмахер. И, помолчав, добавил: — А что вы написали?

— Он не был женат? — сурово продолжал Кэлхун. — Так и жил один в Синглтоновом имении?

— Да там мало что осталось. Он ни гроша не вложил, чтобы содержать имение в порядке. А насчет жены, так за него ни одна женщина не пошла бы. Тут уж ему всегда приходилось платить. — Парикмахер похабно прищелкнул языком.

— Ну да, вы ведь своими глазами видели! — Кэлхун едва сдерживал отвращение к этому ханже.

— Нее-е, просто об этом все знали, — сказал парикмахер. — Я стригу волосы, — продолжал он, — но не люблю жить по-свински. У меня и канализация, и холодильник в доме есть — кубики льда так жене в руки и скачут.

— А вот он не был материалистом, — огрызнулся Кэлхун. — Существуют на свете такие вещи, которые значили для него больше, чем канализация. Например, независимость.

— Ха! Хорош независимый! — фыркнул парикмахер. — Однажды в него чуть не ударила молния. Так, говорят, надо было видеть, как он драпал. Взвился, ровно у него в подштанниках кишели пчелы. Ну и смеху было!

И парикмахер, хлопнув себя по колену, залился смехом гиены.

— Омерзительно, — пробормотал Кэлхун.

— А еще было, — продолжал парикмахер, — кто-то подбросил дохлую кошку к нему в колодец. Тут всегда что-нибудь да учинят — просто посмотреть: а вдруг удастся заставить его малость раскошелиться. А еще…

Кэлхун стал рваться из простынки, словно из сети. Высвободившись, он сунул руку в карман, вытащил доллар и швырнул его испуганному парикмахеру. Потом бросился вон, громко хлопнув дверью в знак осуждения этому дому.

Обратный путь к тетушкам его не успокоил. Солнце уже было низко, и азалии стали темнее, а деревья шелестели, склоняясь над старыми домами. Здесь никому нет дела до Синглтона, а тот валяется на больничной койке в грязной палате Квинси. Кэлхун ощутил всю меру невиновности этого человека. Чтобы воздать должное его страданиям, мало написать статью. Он, Кэлхун, должен написать роман, должен раскрыть механику этой вопиющей несправедливости. Занятый своими мыслями, Кэлхун прошел лишних четыре дома и тут только повернул назад.

Тетушка Бесси встретила его на крыльце и потащила в холл.

— Я ведь говорила, что у нас для тебя будет приятный сюрприз, — сказала она, подталкивая его к дверям гостиной.

На диване сидела долговязая девушка в желтовато-зеленом платье.

— Ты помнишь Мэри Элизабет? — спросила тетушка Мэтти. — Помнишь ту маленькую девочку, которую ты водил однажды в кино — в один из твоих приездов?

Как он ни был зол, а все-таки узнал ту самую девицу, которая читала под деревом.

— Мэри Элизабет приехала домой на весенние каникулы, — сказала тетушка Мэтти. — Мэри Элизабет — настоящий ученый, ведь правда, Мэри Элизабет?

Мэри Элизабет нахмурилась, давая понять, что ей совершенно безразлично, считают ее ученым или нет. Взгляд ее ясно говорил, что ей все происходящее так же не по душе, как и ему.

Тетушка Мэтти, ухватившись за набалдашник палки, стала подниматься со стула.