Мудрая кровь

Рейбер достал из кармана рубашки пачку сигарет и закурил, нарочито медленно, поскольку он изо всех сил пытался держать себя в руках. Он выпустил дым прямо мальчику в лицо. Затем снова облокотился на спинку стула и пристально посмотрел на Таруотера. Свисавшая из уголка его рта сигарета едва заметно подрагивала.

— Да, чуть не отстрелил, — сказал он.

Глаза мальчика, поблескивая все той же искрой, скользнули по проводу слухового аппарата и остановились на прикрепленной к поясу учителя металлическую коробочке.

— К чему это ты такому подключился? — медленно процедил он. — У тебя, что ли, голова на лампах?

Рейбер стиснул зубы, но тут же расслабил сведенные судорогой мышцы лица. Немного погодя он, как деревянный, протянул руку, стряхнул пепел на пол и ответил, что никаких ламп в голове у него нет.

— Это слуховой аппарат, — терпеливо сказал он. — После того как старик в меня выстрелил, я начал терять слух. Когда в тот раз я отправился, чтобы забрать тебя, пистолета у меня с собой не было. Если бы я не ушел, он убил бы меня, а от мертвого тебе от меня никакого толку бы не было.

Мальчик продолжал рассматривать аппарат. Дядино лицо казалось бесплатным приложением к этой машинке.

— Мне от тебя и так никакого толку, — небрежно уронил он.

— Да как ты не поймешь, — настойчиво проговорил Рейбер. — У меня даже пистолета не было. Он бы меня убил. Он же был ненормальный. Но зато теперь, именно теперь я хочу и могу помочь тебе; я желаю тебе только добра. Я хочу наверстать упущенные годы.

На секунду взгляд мальчика оторвался от слухового аппарата и перекочевал на дядино лицо: прямо в глаза.

— Ну, так взял бы пистолет да вернулся, — сказал он.

Тон у него был настолько откровенно провокационный, что Рейбер на секунду потерял дар речи. Он сидел и беспомощно смотрел на Таруотера. Мальчик снова взялся за еду.

Наконец Рейбер сказал:

— Послушай, — и схватил мальчика за кулак с зажатой и нем ложкой. — Я хочу, чтобы ты понял. Он был сумасшедшим, и если бы он меня убил, тебе сейчас некуда было бы идти. Я не дурак. В бессмысленные жертвы я не верю. Ты что, не понимаешь, что от мертвого человека никакой пользы нет и быть не может? А сейчас я смогу кое-что для тебя сделать. Сейчас мы сможем наверстать упущенное время. Я помогу исправить то, что сделал он, тебе самому помогу с этим справиться. — Он крепко держал мальчика за руку, а тот все это время настойчиво тянул ее на себя. — Это наша общая проблема, — сказал он, настолько отчетливо видя собственное отражение в лице напротив, что, казалось, он уговаривает самого себя.

Таруотер резко выдернул руку. Затем он долгим оценивающим взглядом посмотрел на учителя, пройдясь взглядом сперва вдоль линии подбородка, потом по складкам в уголках рта и далее по лбу, все выше и выше, пока не уперся в линию волос, похожую на краешек пирога. Он быстро перевел взгляд на измученные глаза за стеклышками дядиных очков, как будто решил отказаться от поисков чего-то важного, чего здесь все равно не отыщешь. Потом его глаза соскользнули на металлическую коробочку, торчащую у Рейбера из-под рубашки, и в них опять сверкнула знакомая искра.

— Ты коробочкой думаешь — или головой?

Дяде захотелось выдернуть аппарат из уха и швырнуть его об стену.

— Это из-за тебя я оглох! — закричал он, глядя в невозмутимое лицо напротив. — Потому что единственный раз в жизни попытался тебе помочь!

— Не видел я от тебя никакой помощи.

— Я могу помочь тебе сейчас, — сказал Рейбер. Через секунду он снова откинулся на спинку стула.

— Может, ты и прав, — сказал он, беспомощно разведя руки. — Я допустил ошибку. Надо было вернуться и убить его или позволить ему убить себя. А вместо этого я дал ему возможность убить частичку тебя — твоей души.

Мальчик допил молоко и поставил стакан на поднос.

— Никаких моих частичек никто не убивал, — уверенно сказал он, а потом добавил: — Ты не переживай. Я сделал за тебя твою работу. Я о нем позаботился. Я сделал так, чтобы его не стало. Напился в стельку и позаботился, чтобы его не стало. — Он говорил об этом так, словно вспоминал самый яркий момент в своей жизни.

Рейбер услышал многократно усиленный слуховым аппаратом грохот собственного сердца, которое ни с того ни с сего принялось колотиться изнутри о грудную клетку, как гигантский паровой насос. Хрупкое дерзкое лицо мальчика, его сияющие глаза, в которых по-прежнему горел отблеск каких-то отчаянно жестоких воспоминаний, на мгновение заставили его увидеть самого себя в четырнадцать лет, когда он отыскал дорогу в Паудерхед, чтобы проорать в лицо старику все проклятия, которые он только смог придумать.

Внезапно он понял, что глубже копать смысла нет. Он понял, что мальчик повязан дедом по рукам и ногам, что он страдает от кошмарного чувства ложной вины за то, что сжег, а не похоронил старика, понял, что мальчик ведет отчаянную героическую борьбу за то, чтобы освободиться от призрачной дедовой хватки. Он наклонился к мальчику и срывающимся от избытка чувств голосом сказал: