Мудрецы Талмуда

Как уже говорилось, в случае со лжесвидетелем Абайе полагал, что его следует дисквалифицировать с того момента, как он начал давать ложные показания, а не после того, как суд объявил его лжесвидетелем. Дисквалификация лжесвидетеля касается самой сущности свидетельства, и потому неважно, знал ли кто-то о том, что свидетель лжет, или нет. Точно так же Абайе полагал, что потерянная вещь действительно становится бесхозной лишь с того момента, когда владелец заметит пропажу, и несущественно, сколько времени ему потребуется на это. То, что объединяет оба случая — нежелание считаться с реальностью. Требование дисквалифицировать лжесвидетеля задним числом кажется справедливым, но на деле угрожает расстроить систему судопроизводства. А отстаивая невозможность ретроактивного йеуша (что также представляется весьма разумным), Абайе лишает человека, нашедшего потерянную вещь, надежды на обладание ею. Ведь на практике почти никогда невозможно установить, известно ли хозяину о пропаже и осталась ли у него надежда найти ее. В том и другом споре Абайе применяет одинаковый формальный подход: решение должно быть справедливым с точки зрения Ѓалахи, а то обстоятельство, что на деле оно трудноисполнимо, ничего не меняет.

Хотя в двух приведенных выше примерах Ѓалаха последовала мнению Абайе, это скорее исключение, чем правило. В подавляющем большинстве ѓалахическое законодательство предпочитало мнение Равы. Сложные интеллектуальные построения Равы оказались ѓалахически более приемлемыми, чем формальный подход Абайе. Прагматик Рава стремился применить Ѓалаху в реальных условиях, то есть приспособить формальный закон к живой действительности. Хотя подобные практические соображения отнюдь не всегда выдвигались в ходе обсуждения, их, тем не менее, невозможно было игнорировать. Ведь они существовали всегда. Рава пытался решить проблему, проистекающую из недостаточной согласованности ѓалахических споров с реальным положением вещей. Он добивался соответствия между действительностью и Ѓалахой ценой обоюдных уступок. Проблема, которую стремился решить Рава, не была скрыта и от Абайе. Но его принципиальная позиция заключалась в том, чтобы игнорировать это противоречие. В его представлении Ѓалаха и действительность были двумя разными сферами, существовавшими каждая сама по себе. Ѓалаха устанавливает ясные завершенные законы, близкие к совершенству. Каждый из законов наделен собственным идеальным существованием. Поиск надлежащей формы и сбережение ее неприкосновенности — само по себе важная задача. Даже если в жертву форме приходится приносить нерешенные практические, а порой и теоретические проблемы — Абайе это не беспокоит. Доводы и внутреннюю логику обычной юридической практики он с готовностью оставляет другим, как, впрочем, и обязанность учитывать последствия принятых законов для общества. То, что его заботит — сохранение в изначальной целостности, неприкосновенности и чистоте неизменных ѓалахических принципов.

Поэтому Абайе часто готов был принять то, что оказывалось неприемлемым для его коллег — разночтения источников и концептуальные несоответствия в учении одного и того же мудреца, несовместимые друг с другом ѓалахические позиции, ибо с его точки зрения каждая из позиций обладала самодостаточным существованием и внутри себя была истинной.

Человеческая близость между Абаей и Равой возникла вопреки совершенно несхожим мировоззрениям. Полярная противоположность взглядов отразилась в учении этих мудрецов, запечатленном Талмудом. Абайе и Рава дружили с детства. Они учились у одних и тех же учителей [17]. Несмотря на пропасть, пролегавшую между сыном обеспеченных родителей и бедным сиротой, а позже — между обездоленным страдальцем и безмятежным баловнем судьбы, несмотря на вечные споры по многочисленным и разнообразным вопросам, дружба, завязавшаяся в раннем детстве, никогда не прерывалась.

Абайе и Рава, как и возглавляемые ими дома учения, не дискутировали по личным вопросам. Они обсуждали принципиальные проблемы, вникал и в сущность явлений. Вместе с тем различия между мудрецами основывались на разнице их характеров и несходстве взглядов на мир. Раба оставался реалистом, прагматиком, тогда как Абайе всегда тяготел к чистому Закону. Этот Закон не позволял практической юриспруденции смутить себя хитроумными житейскими доводами и не нуждался в упорядочении извне. Абайе, подобно храмовому священнику, видел свою миссию в сохранении Традиции, которой угрожали искажения. Он бдительно оберегал Закон в его первозданной чистоте и незамутненности.

Муж мудрый и несчастливый, Абайе не добился изменения господствовавшей в ѓалахическом законодательстве тенденции. Ѓалаха почти никогда не следует его мнению. Но его вклад в развитие еврейской мысли, в искусство ѓалахической дискуссии неоценим. Образ Абайе навсегда остался рядом с образом Равы. Чета этих мудрецов подобна двум столпам, на которых зиждется здание Талмуда.

Рав Аши