Заснуть не получалось. Она даже не пыталась. Впереди простиралась ночь, словно бескрайняя пустыня до горизонта, бесплодная и горячая. Ей стала мала собственная кожа, она обтягивала кости и плоть. Элис хотелось разрезать ее, пока она не порвалась. Становилось все теснее и теснее, и внутренности закипали. Она чувствовала себя так, будто ее запихнули в микроволновку. Она вылезла из постели, прошла по комнате, согнувшись от утомления, и увидела себя в зеркале над туалетным столиком. Отражение вызвало изумление и отвращение. На нее смотрела гротескная, чужая женщина. В окне спальни появилась безупречно круглая луна, она висела высоко в чернильном небе, сверкающем от капель дождя. Нужно выйти на улицу. Она прокралась вниз – каждый шаг требовал нечеловеческих усилий воли – и, пошатываясь, вышла в сад. Раздетая, на мокрой траве, она подняла руки к луне, позволяя дождю намочить свое горящее тело. Она чувствовала каждую холодную, жесткую каплю на обнаженной голове – без защиты бровей или ресниц они катились вниз, затекали в глаза и рот. Ее разум кипел от лекарств. Миллиарды мыслей вырастали и лопались в голове, словно пузырьки.
Мэтти услышал, как открылась задняя дверь. Он выпрыгнул из кровати и осторожно выглянул из-за занавески в сад. Вид мамы, голой, мокрой и взывающей к луне, был одновременно ужасен и разрывал сердце. Смотреть было невыносимо, и признаться, что он ее видел, тоже было невыносимо. Она стала похожа на Голлума. Он бросился обратно в кровать и с головой накрылся одеялом.
Элис опустилась на колени. Ее тело замерзло и обессилело, но разум рвался вперед, словно напуганная лошадь. Ей хотелось просто заснуть.
32
Сегодня температура воды в бассейне 15,2 градуса, и я – единственный человек в воде. Я пришла сюда к открытию, и в раздевалках есть еще люди, так что одиночество продлится недолго, но я наслаждаюсь, пока могу. Единственные звуки – мое ровное дыхание и плеск воды от моего тела. Плаванье стало моим лекарством, и я не тонула уже много недель. Методичное повторение движений, конечность за конечностью, странным образом успокаивает – приносит покой, какого я не могу найти даже на кладбище. Какая ирония. Даже когда в бассейне много народу, плаванье – одинокое занятие. Мне не приходится ни с кем взаимодействовать, есть только я и вода, и это занятие освобождает разум.
Когда я начинаю двадцатый бассейн, в воде уже дюжина других людей, но олимпийца среди них нет. Признаваться не хочется, но я более чем расстроена. Он единственный, кто меня интересует. Мои куклы беспокойства расстроятся, что я с ним еще не заговорила, но если он здесь, всегда есть хоть какой-то шанс. Я даже прокручивала в голове, что можно ему сказать, если представится такая возможность. Виноват Эдвард. Он встречается с Маркусом – в смысле
Я вылезаю из воды, а «катамаран» как раз заходит. Она улыбается мне, погружаясь, и я невольно улыбаюсь в ответ. Простое движение мускулов для нее, гигантское социальное взаимодействие для меня. Я никогда не улыбаюсь незнакомцам. Сняв в раздевалке мокрый купальник и раздевшись, я вижу в зеркале отражение Маши. Я словно сбросила кожу. Я смотрю на собственное отражение с искренним изумлением. Глаза сверкают, щеки порозовели. Некогда худые руки и ноги полны энергии и сил. Я становлюсь сильнее. Плаванье делает меня сильнее. Я уже совсем не похожа на призрака, которого видела в зеркале в ванной у Епифании несколько месяцев назад.
В кафе, к изумлению Фло, я заказываю кофе и полный вегетарианский завтрак.
– Чтоб мне провалиться! – восклицает она и берет деньги. – Что с тобой такое?
Я улыбаюсь (снова!).
– Я только что проплыла сорок бассейнов и умираю с голоду.