Мудрость Салли

Она похлопывает меня по руке и ждет. Ее ребенок мертв, как и мой, но она любит жизнь, и ей не нужны советы Леди Т., как ее проживать. Я тоже так хочу. Но прежде чем действительно отпустить прошлое, мне нужно кое-что сделать. И я делаю то, чего не могла сделать двенадцать лет. Рассказываю кому-то, что случилось. Рассказываю живому человеку, а не мертвому. И не общие факты, а каждую черточку, каждый полутон, каждую запятую, каждую паузу, каждый вздох, каждый шепот. Каждую деталь того дня, который я никогда, никогда не забуду. Я рассказываю ей, что это был прекрасный весенний день, полный новой жизни и свежих, зеленых листьев. Рассказываю, каким чудесным мальчиком был мой Габриэль и как он любил кормить уток и ловить в воздухе маленькие белые перья, потому что я говорила ему, что это ангелы. Как мы пели в машине по дороге на реку в тот день, и Габриэль делал движения из песенки пухлыми розовыми ручками, ладошками.

На нем были новые синие сандалии, и он все время пытался их снять и смеялся, если я ему не разрешала. Когда мы шли к берегу реки, Габриэль сжимал пакетик хлеба в пухлом розовом кулачке, и я крепко держала его другой рукой. Он так спешил к уткам, что постоянно спотыкался, и я каждый раз его ловила. Но меня поймать было некому. Когда мы спускались к воде по скользкой тропе, я поскользнулась и упала. А потом наступила темнота. Следующее, что я помню, – как пульсирует голова, липкая и мокрая от крови, взволнованные голоса где-то совсем близко, и как кто-то прикасается к моей руке. Помню запах влажной земли и теплой травы и самолет, разрезающий пустое синее небо, как серебряная заноза. Первое, что я произнесла, – имя моего сына, но его уже не было.

Я потеряла сознание, но надолго ли – я не знаю. Ударилась головой об единственный булыжник на тропе. Пара, гулявшая с собакой, нашла меня и позвонила в скорую, но они не знали, что я пришла не одна. Полиция нашла один из сандаликов Габриэля, левый, прямо у берега, и неподалеку плавал пакетик с хлебом. Два дня они прочесывали мутные воды, но могила Габриэля не хотела его отдавать. Водолазы не удивились. Река была слишком длинной, слишком широкой, слишком глубокой, слишком быстрой, в ней было слишком много поворотов и изгибов, тайных крипт, гробниц и катакомб в переплетениях корней и клубках водорослей. Он исчез навсегда. И теперь, спустя столько потерянных лет ожидания, я должна отпустить его.

Китти Мюриэль сжимает мою руку и молчит. Потом смотрит мне в глаза и с мягкой улыбкой говорит:

– Дерьмо.

И все. Больше ей ничего говорить не нужно. Она знает, что я знаю. Она выдает мне очередной крошечный платочек, которым я пытаюсь привести в порядок лицо, и наливает еще мартини.

– А теперь как насчет платьев?

Она поднимает крышку красивого деревянного дорожного сундука и достает потрясающую коллекцию платьев, одно за другим, словно волшебник, вытягивающий шелковые платки из рукава. Три чайных платья с цветочным узором, лавандовое шифоновое вечернее платье с расшитым бисером лифом, два дневных платья из фисташкового шелка-сырца и черное бальное платье из тафты. Следующий час я провожу заходя и выходя из-за тканевой ширмы, примеряя эти невероятные винтажные изделия, пока Китти сидит на краю кровати и машет веером из страусовых перьев в знак одобрения. Все платья сидят на мне идеально, и Китти настаивает, чтобы я забрала их в качестве подарка. Я восхищена, потрясена и смущена одновременно и рассыпаюсь в благодарностях, но Китти не принимает их всерьез.

– Они тебе очень идут. Гораздо больше, чем мне. Думаю, мама всегда хотела, чтобы во мне было чуть больше Одри Хепберн и чуть меньше Барбары Виндзор. Иногда я чувствовала, что она и меня считала чересчур «дешевкой».

– Она ошибалась.

Похоже, с жизнерадостностью Китти боролся не только монастырь. Мы упаковываем платья в бумагу, и Китти одалживает мне чемодан.

– Правда, не знаю, как тебя отблагодарить… – снова начинаю я.

– Пригласи меня поплавать в тот прекрасный открытый бассейн, Маркус рассказывал, ты часто туда ходишь. Это будет прекрасной благодарностью.

– С огромным удовольствием. Кстати, как там твой великолепный жених?

– Читает мне стихи в ванной, дарит цветы каждую неделю, держит меня за руку в парке, готовит вкуснейшее зеленое карри и всегда опускает сиденье унитаза.

– Похоже, он идеален.

– Для меня – да.

Когда я собираю вещи, чтобы уходить, Китти Мюриэль снова берет меня за руку.

– Габриэль бы очень тобой гордился. Чтобы пережить смерть ребенка, нужно великое мужество, и у нас не было выбора, но еще больше мужества нужно, чтобы жить дальше без них.

Уходя из квартиры Китти Мюриэль с чемоданом, полным красивых платьев, я вспоминаю ее слова. Люди часто гораздо глубже, чем кажутся. И это действительно так.

43