Мудрость толпы

Краем глаза он увидел, что палач взялся обеими руками за рычаг.

– Ага! Кажется, мне уже намекают, чтобы я закруглялся. Итак, моей сестре Савин я хочу сказать…

Он улыбнулся ей. Так, как улыбался прежде, когда они были вместе, в кабинете Суорбрека. Когда он только что придумал свою лучшую шутку, такую, которая ей обязательно понравится. Вот таким он хотел, чтобы она его запомнила: каким он был тогда. Какими они были тогда.

– Меня несколько утешает знание того, что из тебя получится гораздо лучший правитель, чем был я. У нас были свои разногласия, но ты остаешься женщиной, которой я больше всего восхищаюсь. И, будем честны, единственной, которую я когда-либо любил.

Орсо был вознагражден видом слезы, скатившейся по ее щеке. Не то чтобы он действительно считал, что все это стоит одной ее слезинки, но это было хотя бы что-то.

– Ее мужу, Лео дан Броку, я могу сказать только одно… – Он улыбнулся лорд-регенту: – Как ваша нога, еще не прошла?

Орсо еще раз – в последний раз – засмеялся, и смех превратился во вздох.

– Ладно, пора заканчивать, – сказал он.

Рычаг загремел, и дверца люка распахнулась.

Злодей

Лео победил.

Он встретился с сокрушительными поражениями. Он понес ужасные потери. И все же одержал победу – бо́льшую, чем можно было себе представить! Он сидел во главе Закрытого совета. Самый могущественный человек в Союзе. А то и во всем Земном Круге! Кто осмелился бы это отрицать?

Сжигатели устроили в Белом Кабинете конюшню в качестве выражения отношения Судьи к старому режиму. В результате, как бы тщательно слуги ни скребли полы, здесь слегка попахивало лошадьми. Стол и кресла остались теми же самыми, что стояли при короле Джезале, такие же побитые и покарябанные, как и сам Лео. Тем не менее он приказал их оставить – чтобы они напоминали тем, кому он позволил тут сидеть, что их всегда можно заменить.

Горстка избранных один за другим почтительно входили в кабинет. Первыми шли старые друзья Лео – лорд-камергер Юранд и лорд-маршал Гловард. Они уселись справа и слева от него, обмениваясь широкими улыбками, и Лео тоже улыбнулся, видя их рядом с собой. На мгновение это напомнило ему о старых добрых временах… пока он не вспомнил, скольким вынужден был пожертвовать ради победы. Скольким – и сколькими. Если бы Антауп и Йин, Барнива и Риттер тоже были здесь… Но от желаний мало проку.

Следующими вошли лорд-адмирал Хайген и лорд-канцлер Ишер, обвешанные таким количеством золотых кистей и позументов, что хватило бы на целый комплект дворцовых портьер. С пышностью их мундиров могло сравниться только убожество их военных заслуг. Лучшие люди Открытого совета… По крайней мере, лучшие бегуны.

Дальше шли двое чиновников. Внезапное исчезновение Виктарины дан Тойфель – Лео надеялся, что куда-нибудь на дно канала – оставило архилекторскую должность вакантной. Это кресло он отвел наставнику Вестпорта Лорсену, который производил впечатление человека, не имеющего проблем с совестью. Верховный консул Флассенбек был одним из немногих должностных лиц, оставшихся от старого правительства, которому хватило удачи и смекалки прокрасться сквозь чистки на цыпочках и выйти живым. Эти двое едва ли были людьми того сорта, что вызывали у Лео восхищение, но он полагал, что кто-то должен заботиться о мелочах, а удача, смекалка и отсутствие совести, несомненно, были теми качествами, которые могли пригодиться его новому Союзу.

Последними появились четверо свежеиспеченных министров. Люди, которые предположительно «понимали современный мир». Юранд умолял Лео пойти ради Савин на эту уступку, указывая на те чудесные преобразования, которых ей удалось добиться в правительстве Инглии, – и, в конце концов, он нехотя признал, что в этом есть свой смысл. Изобретатели и промышленники были одеты ярко, по-гражданскому. Последней вошла не кто иная, как Селеста дан Хайген, слегка усмирившая свою выдающуюся грудь, но по-прежнему источающая сильный запах роз. Еще несколько лет назад присутствие женщины в Белом Кабинете вызвало бы скандал, но… прогресс и все такое… Лео не видел большой беды в том, чтобы иметь под рукой какой-нибудь декоративный элемент, на котором можно будет остановить взгляд. До тех пор, пока она будет помнить свое место, разумеется.

Морщась, он выслушивал их льстивые поздравления и смотрел, как они рассаживаются по местам. Он победил. Это невозможно было отрицать. Но обрубок его ноги от этого болел не меньше. Изрешеченная металлом рука чувствовала не больше. Дыра в зубах отзывалась все тем же горьким привкусом. А его терпение, если на то пошло, было еще короче, чем прежде.

Он победил – но это было нисколько не похоже на его победу над Стуром Сумраком в круге. Никакого восхищения толп, сплошной страх и подозрительность. Никакого прилива радости, только грызущее неудовлетворение. И никаких обнимающих его друзей: большинство из них он сам привел к смерти.