Мудрость толпы

– То есть ты нанесла мне удар в спину. – В его голосе звучали жалобные нотки. – Черт подери, моя собственная жена! Надо было отдать тебя сжигателям.

Ему не повезло: эта отсылка к прошлому совпала с особенно свирепой судорогой, сжатым кулаком стиснувшей ее внутренности. Савин двинулась вперед, оскалив зубы:

– Ты, мать твою, так и поступил, вероломный говнюк! А потом захватил трон, наплевав на мои желания, а потом убил моего брата! И теперь я заставлю тебя заплатить по гребаному счету!

По мере того, как она выкрикивала все это, выражение его лица изменялось. Вместо ярости пришло изумление, а под конец он безрадостно усмехнулся:

– О, так, значит, это я злодей? Забавно, как мы легко забываем, а? Ты помнишь наше восстание? Я тогда собирался сменить состав Закрытого совета, но оставить Орсо на троне – ты сказала мне, что это то, чего хочешь ты! Любимица трущоб ведь не стала бы врать собственному мужу, верно?

Савин сглотнула и промолчала. Лео ткнул пальцем в пустое кресло Ишера:

– Однако наш гибкий лорд Ишер рассказал мне совсем другую историю! Что вы с ним договорились тихонечко удалить Орсо, чтобы ты стала королевой! И это была не единственная сделка, которую ты заключила за моей спиной, не так ли? Я всегда думал, как странно, что Стур вот так взял… – он щелкнул пальцами, – и поменял свое мнение насчет того, стоит ли нам помогать. Ничего удивительного, ведь ты предложила ему Уфрис!

Савин с трудом удержалась от гримасы. Но ее муж еще не закончил перечисление ее грехов:

– Когда мы вешали твоего драгоценного братца, я что-то не слышал, чтобы ты умоляла сохранить ему жизнь! Ты знала, что это должно быть сделано. Знала, но хотела, чтобы можно было обвинить кого-то другого. Ты хоть сама веришь в собственную ложь или только делаешь вид? Какое лицемерие! – Схватившись за столешницу, Лео рванул ее, словно собирался отодрать. – Как ты можешь сидеть здесь и с серьезным видом рассуждать об ужасах старого режима, когда ты сама была этим режимом! Кто вырезал все эти имена на площади Мучеников, как не твой собственный отец? Никто не получил от этого большей выгоды, чем ты, и никому не было больше наплевать! Да как ты смеешь надевать теперь белое платье и проповедовать мне о том, что все это «не может оказаться напрасным»? Разыгрывай из себя Адуанскую святую сколько хочешь там, снаружи, – фыркнул он, – но хотя бы здесь давай не будем никого обманывать. Ты можешь звать меня вероломным, звать меня безжалостным – но спроси, от кого я этому научился!

Снова угрюмое молчание, снова они сверлили друг друга взглядами, сидя в жестких креслах, куда их загнали собственные амбиции. Потом Савин в кои-то веки позволила себе опустить плечи.

– Ты прав, – проговорила она, морщась и пытаясь надавить ладонью сквозь корсет на ноющий живот. В конце концов, он ведь действительно был прав. – Может быть… со временем я начала сожалеть о том, что сделала, и поэтому мне ненавистно было видеть, как ты делаешь то же самое. Это правда, я сыграла во всем этом свою роль. Даже ведущую роль. Я строила козни, лгала и предавала. А ты был тем, кто за это расплачивался. Ты и Орсо, а также все те, кого я смолола в муку на своих фабриках, отправила на бойню в своих сражениях и оставила гнить от болезней в своих трущобах. Я раскаиваюсь в сделанном. Мне жаль Орсо и жаль тебя. Я раскаиваюсь во всем, но… если подумать, сейчас, если бы мне снова выпали такие же возможности… я не могу поручиться, что не поступила бы точно так же.

Она встретила его взгляд и слегка пожала плечами:

– Так что, может быть, в конце концов… это я – злодей.

Лео не спускал с нее взгляда, сидя на противоположном конце стола.

– Итак… Ты отказываешься от своей позиции по Сипани?

– О нет! Я ни от чего не отказываюсь.

Еще мгновение Лео смотрел на нее, слегка приоткрыв рот. Потом безвольно обмяк в кресле.

– Неужели вот так каждый раз и выходит? Ты получаешь то, чего ты хотел, но каким-то образом оказывается, что хотел ты совсем не этого? И каждая победа оборачивается поражением, просто другого рода?

Он выглядел настолько изможденным, настолько разбитым, что Савин разрывалась между отвращением и жалостью. Простить его она не могла, но знала, что сама способствовала тому, чтобы он стал тем, кем он стал. К добру или к худу, они были скованы одной цепью.

Отставив в сторону свой гнев, она устало вздохнула.