Мухи

— Шерше ля фаммъ!

Но видя, что его шутка неумстна, онъ сразу замолчалъ.

* * *

— Ну, Манюша, давай-ка сюда твою мухоловку, — стараясь казаться веселымъ, сказалъ Печниковъ, принимая отъ жены желтовато-срый листъ, вымазанный клейкимъ веществомъ, и раскладывая его на стол.

Она взглянула на мужа, потомъ на гостя, у котораго на щекахъ блестли мокрые, узкіе слды слезъ, и безшумно ушла въ комнаты.

Старые товарищи долго сидли молча. Печниковъ хмллъ все больше и больше и, низко склонившись надъ столомъ, смотрлъ на клейкій листъ.

— Мухи то, мухи, — сказалъ онъ и ласково дотронулся до руки товарища. — Ты, тово… Подожли… Можетъ и устроится какъ нибудь…

И онъ подлилъ ему вина.

— Не надо! — мрачно сказалъ Иванъ Петровичъ. — Я и такъ разнервничался… Кажется, лишняго наговорилъ… Не надо этого… Такъ мы о чемъ раньше-то бесдовали… Да, мухи — говоришь?

Онъ старался казаться спокойнымъ, и Печниковъ, у котораго отъ вина было довольно пріятно на душ, обрадовался этой перемн въ товарищ и ухватился за первую попавшуюся тему, лишь бы уйти отъ прежняго, тяжелаго разговора.

— Да мухи!.. Вотъ: видалъ ты эту прелесть: Tanglefoot. Вяжи ногу!.. Прізжаю въ Т. въ аптекарскій магазинъ, объявленіе громадное: на красномъ фон блестящая гигантская муха и надпись: „Troubled? Use tanglefoot“! Изысканность какая! И какая мерзость! Смотри, смотри!

Летвшая близко къ листу муха только на мгновеніе коснулась его лапкой и сейчасъ же прилипла къ нему; она хотла улетть, уперлась передними лапками и клейкая бумага еще сильне захватила ее. Муха чудовищно вытянулась и громко-жалобно зажужжала.

— Слышишь: стонетъ, — прошепталъ Печниковъ, точно боялся спугнуть кого-то.

Въ это время къ ней подлетла вторая муха и, едва присвъ на листъ — уже вся была въ его власти. Она забилась крылышками, но черезъ нсколько секундъ одно изъ нихъ было приковано къ листу, и она легла на бокъ, съ вытянутыми лапками. Тогда первая муха уперлась въ нее своей плоской головкой, съ невроятными усиліями освободила свои переднія лапки и вскочила ими на умирающую подругу, силясь вытянуть и заднія лапки.

— Нтъ, братъ, шалишь! Ужъ не высвободишься! — приговаривалъ Печниковъ.

Муха опять жалобно застонала, приподнимаясь на переднихъ лапкахъ и вдругъ становясь непомрно длинною.

— Не любишь? — сказалъ Печниковъ.

— Брось! — съ омерзніемъ проговорилъ Иванъ Петровичъ. — Брось!..

— Да смотри, еще, еще прилпилась… Черезъ полчаса весь листъ черный будетъ!

И онъ захохоталъ.

— Знаешь, я иногда люблю посмотрть на эту борьбу… Поучительно!.. Смотри, какъ вязнутъ и гибнутъ… А мы-то?! Вдь вся разница въ томъ: кто въ чемъ и какъ увязнетъ: одинъ въ страсти, другой въ честолюбіи, третій въ погон за пропитаніемъ. И бьется, и мучается, а конецъ у всхъ одинъ — мушиный! Смотри: эти дв какъ беззаботно летаютъ! Смотри! Помнишь: мы съ тобой студентами? Крылья развязаны, казалось: лети, куда хочешь, хочешь — въ поднебесье, хочешь — къ цвтамъ… Смотри, смотри — прикоснулись къ листу: готово! Теперь он въ его власти: кричи, борись, неистовствуй — одинъ конецъ! „Не томись, дядя, опущайся на дно!“ — мудрый совтъ тонущему… Я, братъ, и не томлюсь уже… А ты все еще вытягиваешься на лапкахъ, вонъ какъ эта, видишь: уперлась головой въ клей… Ну, тутъ ей и погибнуть.

Иванъ Петровичъ перегнулся черезъ столъ и пристально разсматривалъ мухъ. Большая часть лежала уже на боку со странно поблвшими и вздутыми животами, другія еще боролись. И вдругъ ему, дйствительно, показалось, что та, которая уперлась головой въ клей и старалась вытащить лапки — онъ; другая — недалеко отъ него, черненькая, живая, была похожа на его жену, маленькую брюнетку съ громадными глазами. Она вся билась и трепетала, увязнувъ всми лапками въ блестящемъ сло, покрывающемъ листокъ. Иванъ Петровичъ не могъ оторвать глазъ отъ нея и ему показалось, что она съ ужасомъ взглянула на него и упала на бокъ. Надъ нею летали дв маленькія мушки, съ прозрачными свтлыми крылышками; он не знали, какъ помочь черненькой, и жалобно жужжали надъ ней. Иванъ Петровичъ нервно отогналъ ихъ и вскочилъ съ мста.

* * *

Кривой тарантасъ опять тихо ползъ по проселку. Свтало. Все было сро кругомъ: и земля, и небо, и воздухъ… Иванъ Петровичъ, мрно покачиваясь, дремалъ, прижавшись въ уголокъ тарантаса. Пьяный голосъ Печникова жужжалъ въ его ушахъ то громко, то жалобно визгливо. Въ голов шумло, на сердц было безпокойно, и Иванъ Петровичъ съ испугомъ открывалъ глаза и озирался кругомъ. Срый воздухъ окутывалъ все мягкой срой дымкой. Поля, луга, лса — все сливалось въ одной срой мгл. Она уходила высоко, высоко къ блой чуть замтной звздочк. Иванъ Петровичъ закинулъ голову и сталъ смотрть на нее. Онъ смотрлъ долго, долго, не отрывая глазъ, и вдругъ ему показалось, что она приблизилась къ нему, или онъ поднялся до нея. Все вокругъ было освщено серебряно-блымъ свтомъ, и самъ онъ точно качался на мягкомъ серебристомъ туман.