Мухи творчества

– Глядишь, и маманю еще замуж выдадим! – размечталась моя подруга, забегая, по своему обыкновению, далеко вперед. – А у ресторатора ценный опыт перенимать будем, нам же еще сеть заведений «У спрута» раскручивать…

– Уже сеть? Собирались же всего один киоск открывать?

– Один – это для начала, а там мы ка-ак развернемся! – Лизка широко раскинула руки, заодно вернув на подносы снующих по залу официантов свои стаканы из-под сока.

Она оторвала Митяя от его обязанностей цербера при тетке Вере, потащила муженька танцевать.

– Разворачиваться – это мы умеем, – запоздало согласилась я, проводив подружку взглядом.

Выставочный зал солидной художественной галереи уверенно превращался в филиал нашего старого доброго деревенского клуба. Приглашенным из консерватории чопорным музыкантам, похоже, уже налили «фирменного селивановского», управление струнным квартетом взяла на себя Любаня, и доносящиеся с подиума звуки уверенно обещали в кратчайшие сроки обеспечить смычку города и деревни.

Вслед за Лизкой с Митяем на импровизированный танцпол потянулись тетка Вера с ресторатором, Епифанов с важной дамой из департамента культуры, Зинаида Дятлова с профессором Яковом Львовичем и четырежды разведенный дядя Боря с томной девой-художницей…

– Разрешите пригласить? – Мой муж, такой красивый в новом костюме, изобразил полупоклон и предложил мне руку.

– Ой, я не вовремя? Простите, – нам помешала умчаться в вихре вальса Олька. Смущаясь и краснея, она протянула моему супругу небольшую акварель в изящной жемчужной рамке. – Андрей Петрович, я хочу подарить вам… Вот. На память о пеструхинском периоде вашего творчества.

Неловко сунув свой подарок Андрею в руки, Олька еще раз извинилась, тут же отступила и потерялась в толпе.

– Оля, куда ты? – Муж поискал глазами соседку, понял, что это дело безнадежное, и перевел взгляд на картинку. – Ладно, я ее позже поблагодарю… Ух ты! Это же мои истуканы!

– Они самые. – Я даже всхлипнула, растрогавшись.

Соседка нарисовала не то закат, не то рассвет, а на его пламенном фоне – четверку темных истуканов. В детали художница не вдавалась, заботясь не о точности изображения, а о передаче настроения, и разглядеть деревянные лица не представлялось возможным, зато хорошо было видно, что три истукана на голову ниже четвертого.

При этом в верхней точке самого высокого столба ослепительно полыхало белое пламя. И я-то сразу поняла, что это блестит в лучах восходящего (или заходящего) солнца импровизированный шлем из алюминиевой кастрюли, а вот Андрюша озадачился.

– Я не понял, он что, горит? Почему тут огонь? – Андрей потыкал пальцем в белое пятно на рисунке и с подозрением посмотрел на меня. – Очень странно… Алис, признайся, ты не все мне рассказала?

Конечно, я не все ему рассказала! Зачем было грузить человека избыточными подробностями.

– Да это же вы… – я чуть не сказала «выварка», но подумала, что во всех деталях излагать историю расследования дела о трех безголовых чурбанах прямо сейчас мне не хочется.

Как-нибудь в другой раз.

Поэтому я быстро поправилась:

– Да это же вы, художники, очень странные! Может, огонь на столбе – это такая метафора, типа, сияющая вершина творчества… Пойдем уже тоже потанцуем?

– Сияющая вершина – это хорошо, – одобрил метафору муж-художник.

Двадцатилитровая кастрюля – тоже неплохо, машинально подумала я. Сколько борща сварить можно…

Стоп, о чем это я?!

Я приняла предложенную руку супруга, и мы пошли танцевать.