Мухосранские хроники

«Сними очки, – сказал я, отстраняясь, но продолжая держать ее в своих ладонях. – Хочу знать, какого цвета твои глаза». – «Нетушки, – ответила Ева. – Фигушки вам, больно вы все скорые…» Она стояла на каком-то пеньке, и лицо ее было прямо напротив моего. Я потянулся, чтобы стащить с нее проклятые марсианские окуляры, и тогда она снова меня поцеловала, да так, что мне стало как-то не до очков.

Как мы выбирались из этой чащобы – разговор отдельный. Автобус, разумеется, давно укатил, вероятно – прямиком в парк, где его помыли, почистили и поставили баиньки до утра. Завечерело, похолодало, откуда-то налетели комары, но мне нечем было укрыть Евины плечи, кроме собственных рук. И мы часа полтора молча брели по вымершему шоссе, не размыкая объятий, и казалось нам, что все это шоссе ни с того ни с сего провалилось куда-нибудь в архейскую эру вместе с нами, что мы никогда не доползем до его конца, так и сгинем в этом временном провале, и что неясные огни на горизонте, которые по всему должны бы принадлежать городу, никакому городу не принадлежат, а суть иллюзия, мираж и фата-моргана… И лишь в первом часу ночи нас подобрал какой-то заблудший, как и мы, таксист, тоже совершенно одуревший от пустоты и одиночества. Тогда-то я и увидел впервые, чтобы таксист обрадовался пассажирам, и он всю дорогу до Прозрачного говорил, говорил без умолку – то ли чтобы прогнать пережитые страхи, то ли чтобы просто успокоиться и не влепиться в столб.

Невидимый в ночи,
Путник окликнул меня.
Наверное, с бродячим псом
Он заговорить готов,
Лишь бы не идти одному.

Ева молчала, держа меня за руку, и лучи от фар встречных машин отражались в ее непроницаемых очках и дробились искрами в проволочных волосах цвета самой непроглядной ночи.

* * *