Мухосранские хроники

«Надо было отдать этому балабону, – думал Хренов. – Бери, мол, и помни, кому всем обязан. Или нет: повешу дома на стенку, в рамочке. Пусть глядят и знают, какой человек Хренов. Дальновидный, за будущее в ответе. Ничего ему для потомков не жаль… Машка с птицефабрики, если у нее от меня кто есть, свою фамилию небось пришпандорит. Как бишь ее?.. И от Дарьи Анемподистовны поблажек не жди, коли неувязочка произойдет. А родные дочурки, халды, замуж повыскакивают и первым долгом паспорта поменяют, это уж как водится. И никому моя фамилия не передастся, пресечется славный род Хреновых».

Рука, совсем было изготовившаяся скомкать лицензию, застыла. «Это что же? Выходит, мне за потомков трястись особой нужды нет?! А если и приведется снабдить какого ни то пацаненка фамилией, так неужто здоровый организм моего отпрыска не совладает с каким-то задрипанным вирусом?! Недаром ни простуда, ни насморк, ни прочая дрянь ко мне не липнут. В моем, а значит и моего потомка, железном нутре любой вирус в два счета загнется. Нет, пусть у хиляков об этом голова болит, у Хреновых голова не за тем приделана… Этот гад Кнорезов, между прочим, и за руку никогда не поздоровается, нос дерет, он-де институты кончал! Высоко летает, да больно плюхнется… прямо в лужу, в грязь, в помои! Гусев, сволочь, месяц назад червонец занял, а теперь прикидывается, будто запамятовал. В пруд его, в тину, улиток ловить! Крысяев позавчера на мизере мне такой паровозище вкатил, что до сей поры в бумажнике холодит. Ну попомнишь меня, брат Крысяев, где-нибудь в подполе!»

Хренов аккуратно сложил лицензию и спрятал поглубже. Поднял прислоненное к деревине ружье. Проверил заряды. Встал, огляделся стальным взором. «Ничего, вот доживем до осени…» Прикинул, в какую сторону ушел спугнутый этим зеленорожим бык. Получалось – в сторону чащобы, но там сплошь бурелом, далеко ему не умотать. Можно было рискнуть. Не сегодня, так завтра. Все же, полтонны пельменей и окороков.

Уже на неприметной иному глазу лосиной тропке Хренов припомнил, что фамилия директора камвольно-суконного комбината – Змиев, и его дурное настроение окончательно улетучилось.

Прогулки с Вергилиным

Вергилин ждал Кармазина на условленном месте, на углу Большой Мушкетерской и Колодезной. В руке его был поводок, оканчивавшийся длинной и несуразной собакой самого печального вида.

– Гм, – сказал Кармазин. Он всегда терялся в компании детей, женщин и собак.

– Это Рони, – пояснил Вергилин. – Его полное имя – Рональд Вильсон Рейган Второй. Помните анекдот эпохи застоя перестройки – как, мол, зовут собаку Рейгана? А у меня как раз появился щенок-бассет…

– Разве собаки живут так долго? – поразился Кармазин.

– Официальный рекорд продолжительности собачьей жизни – двадцать девять с половиной лет, – сказал Вергилин. – Никого не хочу задеть, но лицо, давшее имя моему четвероногому другу, уже удалилось в лучший мир. Нам же еще не ко времени думать о вечном.

– Гав, – сказал Рони.

– Вы, кажется, хотели посмотреть поместье князей Барбашовых? – осведомился Вергилин.

– Сегодня у меня как раз творческий кризис.

– Я к вашим услугам. – Они шли молча, каждый под своим зонтом, а Рони плелся чуть позади, вихляя задом и старательно забредая во все попутные лужи. Потом Вергилин деликатно кашлянул и спросил: – А как вы определяете, что начался кризис?

– Ну, это несложно, – усмехнулся Кармазин. – Просыпаешься рано поутру и обнаруживаешь, что эта капризуля упаковала чемоданы и ушла к другому.

– Простите? – Вергилин остановился, приподнял брови вместе с очками, приподнял зонтик и сам приподнялся на цыпочки. – Какая еще капризуля?

– Муза, – успокоил его Кармазин. – Это я аллегорически выражаюсь.

– Да, понятно, – сказал Вергилин без большой уверенности.

– А если без фигур речи… Слова не складываются в осмысленные фразы. Мысли бессвязны и не текут легким потоком. Спать хочется больше, чем писать. Пить хочется больше, чем писать. Всякий раз, когда ты, кажется, уже готов приступить, внезапно возникает, извините, желудочный позыв.

– Желудочный позыв?!

– Катарсис. Вы, верно, не знаете, что одним из значений греческого термина «катарсис» является рвота?

– Любопытно, – сказал Вергилин. – Неужели все писатели находятся в такой угнетающей зависимости от приливов вдохновения… ведь именно вдохновение вы подразумевали своей аллегорией?

– Разумеется. Нет, конечно же, не все. Есть такие… физкультурники. Они просто садятся и пишут, сидят и пишут. Не прилагая усилий, не напрягая мыслительного аппарата. То есть, совсем уж не прилагая – не получается. Все же, даже им необходимо соблюдать какие-то литературные нормы. И однако же… Километры текста, мегабайты текста. – Кармазин помолчал. – Я так не умею.

– Как вы думаете, у них, я имею в виду – у физкультурников, тоже бывает своя муза?

– Ну, наверное. Только, боюсь, она не может собрать вещи и упорхнуть. Она у них сидит на привязи. – Кармазин поглядел на мокрого и печального Рони и поспешно прибавил: – Никого не хочу задеть.

– А бывает так, чтобы и вовсе без музы? – задумчиво спросил Вергилин.