Муки науки. Ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль

От религии еврейская по происхождению интеллигенция России также отказалась давно. Лично у меня уже дед со стороны отца в XIX веке был неверующим и был отлучен от синагоги. Дед со стороны матери был набожным, и для него в семье держали специальный шкаф с посудой, чтобы он не осквернился, но он все равно, приходя в гости и садясь за стол, ничего из поданных яств не ел, а доставал из кармана конфеты, жевал сам и угощал детей. Сам я ни разу в своей долгой жизни в синагоге не был. Для некоторых евреев синагога стала просто очагом сохранения этнической идентичности в период государственного антисемитизма и средством протеста (как для многих русских – православие). Эпштейн приводит характерные слова Померанца: «Среди моих знакомых есть старые интеллигенты, сохранившие верность православию; ни одного – сохранившего верность иудаизму. Образованные евреи сплошь стали атеистами, а когда их захватывала встречная волна возвращения к вере – попадали в орбиту христианства».

По мнению Эпштейна, «самим космополитически настроенным ученым еврейского происхождения было важно доказать „граду и миру“, что они принадлежат к человечеству в значительно большей мере, чем к своему народу». Они не занимались иудаикой, не очень интересовались прошлым своего народа, свое еврейство ощущали, лишь сталкиваясь с проявлениями антисемитизма. По словам сына, М.Я. Гефтер даже теоретически не хотел рассматривать возможность эмиграции. «Об эмиграции никогда речи не было. Он был человеком гиперроссийским. Человеком абсолютно русской культуры и русского языка. Россия для него была предметом всего его интеллектуального и душевного интереса… фокусом всех проблем всемирной истории. Как движется история, чем, что с людьми происходит – он понимал через Россию».

Всему этому Эпштейн противопоставляет жизненную реальность. «Реалии Холокоста, а позднее – государственный запрет на увековечение памяти жертв стали для многих, как им казалось, „переставших быть евреями“ евреев тем зеркалом, в котором они неожиданно увидели, какими их видит их окружение… Постепенно пришло осознание того, что уйти от своего еврейства труднее, чем это казалось изначально».

Несмотря на некоторый подъем, наблюдавшийся в 1990-е годы, – рост количества публикаций, признание и даже популярность, получение некоторых более заметных постов, – Эпштейн полагает, что все это было непрочным и сугубо временным. По его мнению, влиятельность всех этих мыслителей к концу первого десятилетия 2000-х пошла на спад. «По большей части и в 1990-е, и в 2000-е годы эти авторы развивали умеренно-либеральные, гуманистические, сциентистские идеи, сформированные ими „в окрестностях“ диссидентского движения в период брежневского застоя. Их продолжали читать люди с менталитетом „шестидесятников“, но в общественной полемике даже на (условно говоря) либеральном фланге в горбачевскую, ельцинскую и путинскую эпохи доминировали совершенно другие голоса».

Ну, я хотел бы отметить, что в моей научной деятельности популярность среди околонаучной публики хотя и приятна, но главным критерием самооценки и ориентиром не является. В науке же я ощущаю не спад, а, наоборот, признание и рост влиятельности моих идей. Я могу ошибаться, но, кажется, и сторонние наблюдатели это подтверждают. Думаю, то же касается и других ученых, поставленных рядом со мной в статье Эпштейна.

Теперь о главной идее этой статьи. Идея эта важна не только при анализе еврейского вопроса. В аналогичном положении оказываются русские грузины, армяне, немцы, поляки, украинцы, расселившиеся по России татары, корейцы, да и приезжающие ныне на заработки таджики, молдаване, граждане других постсоветских республик.

Эпштейн сетует по поводу еврейского самоотречения, еврейского отказа вернуться в лоно своего народа. Мне кажется, здесь у него ошибка в определении. Если определять народ по биологическому происхождению, по расе, то все именно так. Тогда прав он и правы те антисемиты, которые настроены против того, чтобы признавать нас соотечественниками. Если же определять этнос по языку, культуре и самосознанию, то мы должны признать себя результатом ассимиляции. Можно осуждать или не осуждать ассимиляцию инородцев средой, доминирующим населением, но она есть реальность.

Мне кажется, что к числу таких ассимилированных евреев принадлежит и сам Алек Эпштейн. Он давно стал израильтянином, но часто бывает в России, пишет о России, живет внутри ее культурной ситуации.

Полагаю, что большинство нынешних евреев в России представляет собой не отдельный этнос, а нечто вроде касты внутри русского народа. Их отличают от остального русского населения только узнаваемые (и то не всегда) фамилии, предпочитаемые профессии и физические особенности.