А может, и нет никаких воображаемых миров, а есть только реальные, которые мы всего лишь открываем благодаря неведомому никакой науке чувству? А может, вся жизнь и состоит из сотворения миллиардов новых миров?
Может, сидят сейчас по всему миру тысячи известных никому не известных людей и пишут наши судьбы. По-английски, по-русски, по-арабски…
Кто знает…
Хорошо одно: вот улыбается Олегу симпатичная и все еще загадочная девушка с синяком под глазом, который все же не в состоянии лишить ее обаяния. Вот, сверкнув «корочками» и пробравшись сквозь плотно стоящих спецназовцев, бегут сюда Либидо и Свин. Эти люди в этой реальности для него пока еще закрытая книга. Пока.
Жаль Федора Михайловича. Он почему-то выпал из сюжета… Если можно так сказать про человека… Видимо, нельзя надеяться дословно написать жизнь… Как и слишком верить в свой зловещий рок…
Вот маленькое для человечества, но громадное для человека чудо: из-под безжизненных тел поднимается воскресший во второй раз Эдик. Лицо его искажено гримасой боли, но он жив! Он осторожно снимает с себя лохмотья одежды и расстегивает облегающий бронежилет. Тот просто усеян блестящими металлическими бляшками…
Олег подошел к сцене. На полу лежал Эго. Его странное «альтер-Эго» в оболочке террориста Артура.
Хочется надеяться, что его последнее послание найдет своего адресата и что оно действительно стоит жизни.
Странно вот так стоять над телом придуманного тобой героя. Того, кто придумал тебя. Еще страннее, если понимаешь, что на полу – ты сам…
К нему сзади подошел Эдик. На его плечи была накинута «трофейная» спортивная куртка.
– Ну вот. Все кончилось хорошо, – сказал он.
– Хорошо? – скривился Олег.
– Очень хорошо для миллионов людей. Страшное оружие не попало в руки террористов. Жаль, что оно не досталось и хорошим людям…
– Хорошим людям оружие ни к чему, – сказал Олег. – Вообще – черт с ним, с оружием. Главное, что вы живы.
– Это хорошо, – кивнул Эдик, – хотя и не главное. Надеюсь, что вы хороший человек.
– То есть? – не понял Олег.
– Вы – такое же оружие, как была эта проклятая статуя. Так не стреляйте по воробьям. А тем более – по людям.
– Не буду, – отозвался Олег.
Зал быстро наполнялся спецназовцами и спортивного вида гражданскими. Те оттесняли людей от сцены и от тюков со взрывчаткой.
А на задних рядах кресел двое молодых людей осматривали место побоища жадными взглядами. Один из них незаметно водил из стороны в сторону невзрачным тряпичным свертком.
– Николя, сцену, сцену возьми крупным планом!
– Знаю, Санчес. Не учи ученого…
– Будем выходить – сними тайком все, что перед первым рядом…
– Ты гонишь, Санчес. Чтобы у меня отобрали камеру и записи? Я такого не переживу! Я ее брошу здесь и попытаюсь хоть кассету вынести.
– Бросишь камеру? Ты знаешь, сколько она стоит?
– А ты знаешь, сколько стоят те кадры, которые я сделал? Не знаешь? Ну, если протащим пленку – я тебе расскажу. Закачаешься…
…Они сидели на берегу моря, кидали в него камешки и впервые за все время откровенно болтали друг с другом…
Они были совсем другими, вовсе не такими, какими он описал их в своих «Мультилюдях».
Они были гораздо лучше. Потому что были настоящими…
– Самое загадочное, – таинственным голосом рассказывал Либидо. – О чем этот Эдик общался с руководством – неизвестно, но статуя самым таинственным образом исчезла. И нам запретили вообще вспоминать о ней. Грозились даже стереть память…
– А это и впрямь возможно? – спросил Олег. – Я про память.
– Много чего возможно в этой жизни, – многозначительно произнес давешний психолог, а теперь – просто Свин. Елки-палки, как же не шла ему эта кличка!
– Жалко, конечно, – посетовал Либидо. – Мы так и не поняли, как она действует…
– А может, никак она и не действует, – отозвался Свин, – просто кому-то очень хочется молиться новому божеству. Хорошо, что она исчезла. И без нее у нас скоро будет дел по горло…
Они созерцали закат над задумчивым морем и слушали крики чаек, кружащих вокруг башни сотовой связи…