Мурад-разбойник

— Да разв это люди?

— Какъ же нтъ?

— Это наши враги, армяне, торгаши и бездльники. Они сосутъ кровь изъ насъ, они выживаютъ насъ съ нашихъ земель. Ихъ Аллахъ веллъ грабить! Посмотри: мы вс здсь въ долгу у армянъ. Кто у нихъ теперь не въ рукахъ? Законъ за нихъ. А изъ нашихъ, — стало быть, — кто посмле, тотъ и защищается, какъ можетъ. Грабитъ, говоришь. Гассанъ-бекъ? Сказать то легко! А, коли мозгами немножко повертишь, то и размыслишь: не грабитъ онъ, а — у себя награбленное назадъ отбираетъ.

Такова татарская логика въ армянскомъ Закавказье, таковъ татарскій взглядъ на разбой.

Какъ почти всякій восточный человкъ, Мурадъ — строгій хранитель законности. Не спшите приходить въ недоумніе отъ столь парадоксальнаго сочетанія понятіи — «восточный человкъ» и «законность». Не врьте, что на Восток люди не сознаютъ правъ своихъ. Напротивъ. Правда, они довольствуются minimum'омъ правъ, какимъ можетъ удовольствоваться человкъ, по понятіямъ европейца, но за этотъ minimum они держатся съ такою энергіею, съ такою убжденною послдовательностью, какихъ не найти у самаго развитого конституціоналиста. Слова «здсь такой порядокъ! такъ велитъ законъ!» для восточнаго человка святыня; но въ то же время онъ требуетъ, чтобы этотъ законъ ровнялъ его и въ льготахъ, и въ строгостяхъ своихъ съ каждымъ изъ его сосдей. Въ Персіи ржутъ носы, уши, дерутъ плетьми, пытаютъ, казнятъ по подозрнію и т. д. Туземецъ, несогласный переносить всю эту муку, — извращенную изнанку гражданственности, — уходить къ намъ, потому что онъ слыхалъ о гуманности русскихъ порядковъ, о мягкости русскаго закона. Но въ отношеніи послднихъ онъ настолько же требователенъ, насколько былъ согласенъ, пока жилъ въ Персіи, чтобы законъ рзалъ ему носъ и обрубалъ уши. Его ничуть не смущаетъ, если персидскій судья отржетъ ему носъ и уши, потому что онъ знаетъ, что этотъ судья въ прав поступить съ нимъ такимъ образомъ. Но, если бы судь этому пришла фантазія наказать мусульманина, созвавъ армянъ и приказавъ имъ оплевать подсудимаго (что, увы! случалось на нашей территоріи), то оскорбленный мусульманинъ можетъ быть твердо увренъ, что на завтра будутъ обрзаны уши и носъ у неправеднаго обидчика-судьи, потому что такого издвательства персидскій судья наложить на мусульманина не властенъ. Къ намъ въ край бгутъ, пока вруютъ, что у насъ есть твердый, всхъ защищающій законъ. Законъ туземецъ знаетъ гораздо лучше, чмъ воображаютъ многіе его исполнители, поминутно превышающіе свою власть въ отношеніяхъ мирно-юридическихъ и не умющіе защитить ея престижъ, когда на нее нападаютъ разные Мурсакуловы, Наби и Шахъ-Гуссейны, съ оружіемъ въ рукахъ. Туземецъ протестуетъ противъ злоупотребленія властью какого-нибудь мелкаго полицейскаго чина.

— Что? — ты смешь разговаривать?

— Да позвольте: это не по закону.

— Не по закону? Теб, азіатской каналь, законы стали извстны? Законовъ теб надобно? А когда теб въ Персіи, за кражу кочана капусты, секимъ-башка хотли длать, тогда ты тоже о закон разговаривалъ?!

— Да, позвольте! — отъ этого-то я и ушелъ къ вамъ…

Не внемлютъ!

Эта злополучная, архаическая Персія, что лежитъ у насъ подъ самымъ бокомъ, — обоюдоострое несчастіе.

Закавказскій мусульманинъ говоритъ:

— Персидскіе законы ужасны, казни страшны, но я знаю, чего и за что я могу ждать отъ персидскихъ властей. Поэтому на персидской территоріи я не позволю себ разбойничать, ибо — самому дороже. Но — какъ мн вести себя на территоріи русской, я не имю точныхъ представленій.

Ибо одна вещь — великолпное русское законодательство, а другая — уздный начальникъ, приставъ, помощникъ пристава. Своему брату-персюку, судь неправедному, я скажу стихъ изъ Корана, и онъ, будь насильникъ семи пядей во лбу, не возразитъ мн, ибо слово Корана для него рожонъ, противъ котораго не попрешь. Русскій же законъ не спасетъ меня своимъ авторитетомъ: напротивъ, я то и дло, стоя на совершенно законной почв, подвергаюсь неожиданностямъ, которыхъ надъ моимъ нравственнымъ «я» не смли оказать на персидскомъ берегу Аракса, гд съ моимъ тлеснымъ «я» — что хотятъ, то и сдлаютъ.

Нтъ ничего легче, какъ озлобить человка, которому выгодно озлобиться. Дв-три картины врод оплеванія армяниномъ мусульманина, и соотчичи послдняго будутъ убждены, что гяуръ, у котораго они, доврившись гяурскимъ баснямъ, искали справедливости и законной защиты, есть, въ конц концовъ, и впрямь, только гяуръ, только неврный… Обаяніе «русскаго» исчезаетъ, остается лишь неврный, исконный врагъ, съ которымъ заповдано бороться искони и до конца дней земныхъ всми средствами земными…