Мурашов

Этот постол он узнал бы из тысяч других! Когда шли по аэродрому к будочке, где разведчики ожидали вылета, радист Гриша Кочнев зацепил ногой валявшуюся проволоку и порвал свой башмак. Сам майор Перетятько пошел к сапожнику из батальона аэродромного обслуживания, принес оттуда шило с зацепочкой на конце, вар и моток грубых ниток. Вот же он, шов… У Мурашова перехватило дыхание. Возле края оврага глина была свежая, словно ее только что рыхлили. Он стал руками разгребать ее и уже на глубине сантиметров восьми увидел запачканную желтую пятку. Склонившись, стал рыть рядом — там была нога в постоле. Гриша! Мурашов выпрямился, оглядел место расстрела. Красным пятнышком лежал невдалеке детский башмачок. Судя по полосе взрыхленной земли, рядом с радистом было закопано еще несколько человек. Видно, вместе с Гришей убили и жителей квартала, где был найден мертвый солдат. Мурашов заровнял вырытые им ямки и пошел, шатаясь, прочь из оврага. Прощай, Гриша! От той садовой калиточки ты передал последний привет. Прощайте, незнакомые люди. Простите, если можно…

Капитан по перемычке между оврагами поднялся к месту, где спал и где остался его мешок. И лишь сел, опустив голову, как услыхал резкое, визгливое:

— Пе-пе! Пе-е!..

Обернулся — полицай стоял рядом и целился в него из винтовки. «Ну и бес! Видать, верно у него нюх собачий!» Мурашов встал, поднял руки. Немой довольно оскалился, и лицо его из-за этой улыбки казалось еще более жестоким. Он опустил оружие, держа палец на спуске. Двинул стволом: ну, пошел! Мурашов указал взглядом на мешок, но Пепе издал такой гнусавый пронзительный вопль, что капитан понял: полицай до смерти боится его. И чуть-чуть только одно неверное движение — застрелит без всяких раздумий. «Однако… да, это попал! И — кому, главное! Тьфу ты!..» С поднятыми руками он взошел на небольшую горку. Немой был все время настороже; мелко ступая, он приблизился к месту, где лежал мешок, и поднял его. «Пе-е-пе!» — новое движение винтовкой. Надо идти. Будь ты проклят, образина неладная! Ну-ну, не надо… Пусть он образина, пусть немой, а вот сумел же найти и взять тебя, капитана Советской Армии, комбата, здорового мужика без изъянов… Но с раздражением и злостью пришел азарт, тело налилось силой, все нервы обострились и стали необыкновенно чуткими. Как на фронте, в том отрезанном для него мире. Он ступал все тише и тише, стараясь как можно больше приблизиться к немому полицаю. И вдруг обернулся вбок и слегка кивнул, словно давая кому-то знак. По идее, Пепе тоже должен был, хоть на мгновение, отвлечься в ту сторону, однако смотреть, что там делает полицай, было уже некогда. Или пан, или пропал! Мурашов пружиной кинулся в ноги полицаю. Над его головой сгрохотал выстрел, пуля ударилась о сухую глину и отлетела куда-то недалеко. Пепе упал и завизжал. Капитан вывернул у него винтовку. Немой отгребал от себя руками, словно пытался оттолкнуть неизбежное. Слюни летели изо рта: «Пе! Пе! Пе! Пе-пе-е!..» «Что, сволочь, жить захотел? А те, кого ты убивал да в тюрьму таскал, не хотели? Умей хоть умереть достойно, гад!» Мурашов наклонился и взял его за горло. Он даже не почувствовал сопротивления тела: пальцы сделались, как обхваты железных клещей. Полицай побил ногами, выгнулся и затих.

«Ну, врешь… — подумал Мурашов, стоя над убитым врагом. — Я отсюда не уйду. Гриша, Михай с бабкой, летчики, жители с того квартала… как их оставишь? Надо что-то делать. Бить надо собак. Они у меня еще умоются». Капитан скинул труп вниз, на могилу расстрелянных, лег над обрывом, положил рядом винтовку с вынутыми из карманов Пепе патронами и стал ждать, когда приедет машина с новыми жертвами. Он теперь знал, что ему надо делать в этом городке.

Прошел день — машина не появилась, вообще никто не появился ни на дороге, ни в окрестностях. Изъятая у полицая кукурузная лепешка еще больше обострила голод, но самой мучительной была жажда. На исходе дня Мурашов понял, что сидение здесь может оказаться бесполезным: кто знает, когда появятся палачи с жертвами? Врагов надо искать. Он закопал винтовку и около полуночи стучал уже в дверь дома, где жила бэдица Анна.

— Кто это? — донеслось наконец из сеней.

— Я, бэдица. Тот человек, что отдал тебе деньги за приют. Я был со старым цыганом, помнишь?

— Нет, не помню. Иди прочь! Уходи!

— Не надо шутить такими делами, тетка. Это опасно.

— Опасно, опасно! Сейчас все опасно. Зачем я только связалась с этим цыганом… Тебя никто не видел?

— Что за разговоры… Открывай!

Тетка снова ушла в дом, и Мурашов увидел, как засветилось окно за занавеской. Визгнул пол в сенях, и в появившемся между дверью и рамой зазоре возникла сначала керосиновая лампа, огонек ее нежно лизал изнутри стекло, затем обозначилось лицо бэдицы. Она взяла капитана за руку и повела за собой.

— Проклятые люди, — ворчала она. — Нет и нет мне от них покоя.

Старая разбойница! Это не люди, а их деньги не дают тебе покоя.

Запах теплого человечьего жилья окутал Мурашова. На столе стоял кувшин с водой, и он выпил его одним махом.