Мурашов

Мурашов и правда редко ходил в гости к тетке Симе — стеснялся худой одежды, чувствовал себя чужим в чинной, благообразной, ухоженной обстановке Дома специалистов после барачных шума и вольницы. Тетка тоже редко бывала у них, снисходительно жалела сестру, мать Мурашова, за ее тяжелую жизнь с лиховатым, не чурающимся рюмочки мурашовским отцом. А сам отец вообще не бывал в инженерской семье никогда. «А-а, родня… дерьмо!» — говорил он.

— Так вот, помкомвзвод: ты в наше училище не подходишь. У нас особые требования, понимаешь?

Мурашов подумал, вздохнул, развел руками:

— Ну, что делать? Хоть в городе побывал, на других людей глянул, отвлекся немножко. А все-таки без своих ребят скучно. Поеду обратно на заставу, буду дослуживать. Я ведь, товарищ полковой комиссар, не очень-то и просился. Приехал из отряда командир, спрашивает: «Не желаешь учиться на командира-пограничника? Ты из рабочих, комсомолец, старослужащий, помкомвзвод — подходишь по всем статьям». Что же, думаю, не поехать. А статьи-то, оказывается, вовсе и не все… Ну, не получилось — беды особенной нет. На гражданке тоже люди нужны.

— Конечно, нужны… Только найдешь ли ты там дело по себе? У тебя ведь девять классов — значит, до института еще год учиться надо. А обратно на завод идти — что же с таким образованием кувалдой-то махать? Ты ведь кузнец?

— Я работал на механическом молоте, там кувалдами не машут. Но вообще я собирался на лекальщика учиться, мне один из них говорил, что у меня в пальцах чутье есть.

— А если в техникум?

— Что я там, с пацанами? Да и кормить-одевать меня некому, так что будем считать — отучился…

— Что-то ни то, ни се у тебя, — гнул свое комиссар. — Почему девять классов? Ни семь, ни десять. Запалу не хватило, что ли?

— Мать за уши тащила, — нехотя объяснил Мурашов. — У ней в семье все образованные. А у меня в девятом классе уже борода росла. Считайте, девяти в школу пошел, да два года сидел в шестом. Девятнадцать лет, а я все в штанах с заплатами бегаю! Сверстники-то мои работали давно, одевались…

— Но-но! — прозвучал строгий голос. — Мать тебе добра хотела, а ты, понимаешь… Не кончил, значит? А причина, все-таки?

— Да отец наш опять забуробил, нашел какую-то… Матери тогда не до меня стало, я и ушел потихоньку из школы. Когда на завод устроился, только тогда ей сказал.

— Ладно, с этим ясно. Как я понял… жгучего, скажем так, стремления стать командиром-пограничником у тебя нет?

— Жгучего нет, товарищ полковой комиссар. На границе ведь служба тяжелая. Иной раз и день и ночь на ногах. Разрешите идти, собираться?

— Нет, Мурашов, погоди. А если бы поступил к нам — учился бы, служил честно?

— Конечно. Кому-то ведь и на границе служить надо. Это служба почетная. И зарплата подходящая.

— Отлично отвечаешь. Отлично. Только — не могу я тебя в наше училище принять, вот какая беда!

«Ну, не можешь и не можешь, какого хрена тогда кашу-то по тарелке мазать?» — раздраженно подумал Мурашов и сказал снова:

— Так разрешите идти?

— И отпустить так просто не могу… Вот характеристика твоя, подписанная командиром отряда Апенченко. Мы с твоим Апенченко в Средней Азии вместе служили, можешь передать ему при встрече привет от Колбенева. Так вот что тут сказано: «Выносливый, исполнительный, не чурающийся никакого труда красноармеец. Среди подчиненных пользуется заслуженным авторитетом. Меры строгости по отношению к ним применяет справедливо, основным методом воздействия считает личный пример. В боевой обстановке смел, инициативен…» Видишь, что тут написано? А я Апенченко верю, он словами не бросается. И плохого красноармейца не пошлет учиться на командира. Только лучшего из лучших. И что же теперь из этого выходит?

— Что выходит, товарищ полковой комиссар?

— Ты не дергайся, встань как следует. У меня тоже время дорогое, если толкую с тобой — значит, есть причины… Вот, выходит так, что ты хороший красноармеец. Хороший ты красноармеец, помкомвзвод?

— Себя хвалить вроде как не положено… Но так, если рассудить, красноармеец я неплохой. Крупно не наказывали, а благодарностей имею целых четыре.

— Да, вот еще: «Имеет склонность и способности к изучению языков». Это откуда?

— У нас на заставе кружок по испанскому языку организовали. Жена политрука вела, она в институте его учила. Так я с ней через два месяца почти свободно толковал. Как-то быстро получилось.