Мурашов

В сложившейся обстановке разведотделы армий, управления фронтов делали, что могли: формировали группы, готовили отдельных агентов, засылали их самолетом, проводили через войска. Кто-то уходил и пропадал вообще, иные перед гибелью или перед тем, как быть схваченными, успевали передать одну-две-три шифровки, кто-то, сломившись, вступал в хитрую и сложную радиоигру по разработкам опытнейших мастеров абвера, кому-то удавалось оседать прочно, давать точную, конкретную, по-настоящему нужную информацию… И все-таки обстановку нельзя было назвать обычной — поиск разведданных, нащупывание противника шли необыкновенно тяжело, с буксовкой и потерями. Хоть по первичным данным и не казалась эта местность особенно сложной в стратегическом и географическом отношениях. Была линия фронта — как обычно, многоэшелонная, отлично укрепленная, — однако брали и не такие. Среди войск много румын, самих бессарабцев. В степи — то хутора, то села в виноградниках, густые кусты по берегам речушек. Преврати любое из этих сел в мощнейший очаг обороны — все равно для наступающей, катящейся в едином порыве на запад армии он не станет серьезным препятствием: потерзает, потерзает она его, обтечет — и дальше, а остальное додолбят штурмовики и бомбардировщики; завершит же все маршевый батальон из резерва, с приданной батареей небольших пушчонок.

И все равно — перед наступлением врага надо прощупать, знать, кто и что стоит перед тобой, где придется идти. Потому что огромную страну надо еще пройти, пройти с боями. Пройти быстрее, с наименьшими потерями, с наибольшим успехом, ибо от этого зависит и жизнь людей, и судьба самой армии, судьба ее корпусов, дивизий, полков, множества поддерживающих и обеспечивающих частей. Огромный, отлаженный механизм, чудовищные массы народа приходят в движение и — идут, сметая все, или гибнут, рассеиваются в страхе и панике. И нет командира, какого бы ранга он ни был, который не нервничал перед наступлением, не терзал беспрерывно разведку: сведений! сведений!

Каждому, от командующего фронтом до ротного, взводного, страшно наступать вслепую — боязнь неизвестности, больших потерь, невыполнения боевого приказа.

6

Давно затих стук мотоциклетного мотора, лишь столб света от его фары продолжал двигаться за горизонтом. Процокал невдалеке копытами парный конный патруль. Мурашов пополз обратно. Когда уставал, делал короткие пробежки и снова падал на землю. Пошел, называется… Куда? Через всю страну. Только затем, чтобы появиться в разведотделе, глянуть в глаза Лялину, сказать: не обессудьте, ничего я не сделал и радиста потерял… Какое ему дело до того, как тебе было трудно, какие перенес опасности, чтобы вернуться? И не надо храбриться, как храбрился до вылета: ну подумаешь, мол, если не получится, — это не моя работа, отправляйте обратно на передовую, буду там снова делать то, к чему привык! Батальон, должность комбата отодвинулись далеко, стали какими-то не очень реальными даже, как и вся фронтовая обстановка: стреляют там, бомбят, могут убить каждый момент — это да, однако в блиндаже можно стоять в полный рост и говорить во весь голос; ординарец сообразит поесть; есть люди, компания которых тебе приятна, и с ними можно всегда пообщаться. Ты не один…

По сложной кривой, далеко обогнув глиняные разработки, Мурашов под утро выбрался к городу — как раз туда, к тем развалинам, где ютилась семья старого цыгана. Затаился и пролежал целый день в какой-то яме. Одурь, голод, жажда сморили его. Особенно мучила жажда, Из ямы виднелась близкая окраина, там возле дома стоял колодец, однако Мурашов не мог почему-то заставить себя пойти к нему и напиться. Окликнул возившегося в черной земле цыганенка, испугав его; мальчишка убежал, а капитан снова осел на дно бывшей землянки. Сидел, вытянув ноги, привалясь к стенке. Потом кто-то завозился рядом, и крошечное, остренькое смуглое лицо показалось сверху. Пацан что-то гортанно сказал на чудном молдавско-цыганском диалекте — Мурашов не разобрал смысла слов и прохрипел по-молдавски: «Пить! Принеси воды…» Цыганенок принес воды в черепушке; Мурашов выпил и слабо улыбнулся. Мальчик исчез. Вечером, когда вернулись дед с бабкой, он привел их к яме, в которой сидел Мурашов. Бабка охала, причитала, видно, боялась пришельца, больше всего — что он дезертир или бежавший преступник, что его станут искать и потревожат их непрочное существование. По ее словам, обращенным к мужу, капитан понял: она уговаривает деда скорее убить его и закопать, чтобы избежать беды. Старик колебался; затем, оттолкнув старую цыганку, полез в яму. Ощупал свитку Мурашова, оценил лежащую рядом баранью шапку. Капитан подобрался, решив про себя так: если дед замахнется или бросится на него, он вцепится ему в шею и задушит. Силу своих рук и пальцев он знал, из них не вырваться даже молодому, здоровому. Вода, принесенная днем цыганенком, сильно подбодрила его.