Муравечество

Кальций вскрикивает и хромает к нему. Там натыкается на обугленные останки останков своего дорогого Розенберга, где единственная невредимая часть — кусок бордовой глины. Он падает на колени и плачет.

— Теперь я поистине один, — шепчет он горько.

Позже он бесцельно блуждает, потерянно затаптывает угли. Находит свой ноутбук — с расплавленной крышкой, но — чудо — еще в рабочем состоянии. Записывает свои мысли.

«Совершенно возможно, что мои детища, мое воздушное бешенство, ушедшие назад во времени, однажды встретят этого челотона (ибо такое имя я дал его виду) Б. Розенберга, живого и страждущего — ибо разве эти слова не синонимы? Но здесь он прах, и останется им вовек. Тогда как я, запертый в этом „поступательном“ направлении времени, буду все более отдаляться от давно усопшего друга».

Кальций лежит и рыдает десять дней и десять ночей — течение времени обозначается падением страничек календаря, но все же занимает полные десять дней хронометража. Потом он заговаривает — ни с кем, с небесами:

— Моя Безымянная Ахезьяна пропала, обращена в прах и обломки глины. Эта дружба не имела равных среди всех, что я знал, — и в интеллектуальном смысле, и в духовном. Я знаю, что он страдал. Вижу по его размозженному черепу и раздробленным костям, его пробитой ключнице и отсутствующим пальцам, что он пережил большое падение в большую яму — либо, возможно, много малых падений во много маленьких ям, закончившихся падением в довольно глубокую яму — где я его и обнаружил, — после чего последовал (или, возможно, чему предшествовал) длительный период поедания собственных пальцев. Я утратил единственного друга. Больше у меня ничего не осталось.

Кальций задумывается о самоубийстве. На всякий случай он хранит под кухонной раковиной древнюю банку спрея от муравьев. Но когда доходит до дела, он обнаруживает, что не в силах нажать на кнопку. Он хочет жить! Он хочет жить в прошлом!

— Есть ли способ, — гадает он, — чтобы и я отправился назад во времени и в один прекрасный будущий/прошлый день наконец повстречал своего еще живого давно усопшего друга?

— Да, пожалуйста, — рыдаю я. — Найди меня, Кальций. Я буду ждать.

— Я найду тебя, — рыдает Кальций, — даже если это будет последнее, что я сделаю. Или первое, что я сделаю? Но в любом случае — как?

Чтобы подумать, Кальцию нужно отвлечься. Он берет газету — пишут, что через пятнадцать минут начинается фильм. Это его кино «Карбонат Кальция» — комедия, где он играет магната в отрасли безалкогольных напитков, который производит газировку с искусственным апельсиновым вкусом под названием «Мирминда». Он разливает свой продукт по огромным одноразовым стаканчикам, потом выливает на тротуар, чтобы привлечь муравьев, потому что, хоть он и очень богатый бизнесмен с несколькими особняками, он одинок. Однажды мимо проходит прелестная самка, и Кальций сражен ею наповал. Бетти (так он ее называет) даже как будто не знает о его существовании. Мне это напоминает «Хвалу любви» Годара, величайший фильм 2000-х как из-за применения обратного времени, так и из-за разных видов пленки. Роль Бетти в исполнении Муравьихи Бетти такая же душераздирающая, как роль Элль в исполнении Сесиль Кэмп в шедевре Годара. Сказать, что Бетти столь естественна, столь человечна (за неимением лучшего названия; столь муравечна?), что как будто вовсе не замечает камеры, будет, наверное, преуменьшением века, или, если точнее, муравека.

Я смотрю вместе с Кальцием, желая оказаться рядом по-настоящему, а не лежать в марле в клоунской больнице, желая, чтобы он знал, как я восхищаюсь — нет, обожаю его творчество. На долгое время забываю, что никакого Кальция нет, что он довольно бредовая выдумка Инго Катберта, что он появился, целиком, хотя и нелогично, сформированным из разума сына фермера-издольщика (?), что он — собирательный образ всех наших человеческих страхов и надежд: надежд на гениальность и страха быть непонятым, даже через миллион лет, даже через миллион жизней, даже через муравек, даже через миллион муравеков и тому подобного.

Внезапно пленка застревает. В образе одного из особняков Кальция прогорает дырка, и он спешит в будку, чтобы выключить проектор и ограничить ущерб.

Позже, в монтажной, он вырезает испорченный кадр, склеивает две оставшиеся части, начинает фильм заново.