Мурена

Франсуа рассказывает о Жинетт Блюм, которая попала под автомобиль и лишилась ноги. Она одна смогла воспитать двух детишек, причем на одно лишь жалованье секретарши.

— Meu Deus, Бог мой! — улыбается Жоао. — O bairro dos milagres — о, какое чудо!

И еще Франсуа вспоминает о прелестной компании из Сен-Клу, или, как они называют себя, команде Лекёра — по имени организатора реабилитационного центра, где воспитанники иногда проводят по целому году. Они тренируются вместе с ребятами из Содружества. Это Батист, Людмила, Оскар, Мугетт… Да их там много. Все юные, моложе двадцати пяти, готовые к свершениям.

— Понимаешь, они приезжают к нам со всей Франции, это дети из разных слоев общества! Ты придешься ко двору, Жоао! Содружество теперь не жалкая лавочка, не ставка Леклерка де Отклока!

— Это кто еще такой? — хмурится Жоао.

Жоао упрямо продолжает сдавать карты, но он просто испытывает Франсуа. Тот уверен, что друг обязательно вступит в Содружество — у него нет другого пути, да и помирать он вроде не собирается. Так или иначе, но вступит.

— Да я же не умею плавать!

— Научишься. Я же научился.

— Я слишком разжирел.

— Но есть и другие виды спорта.

— Ага, но ты-то плаваешь. А мне чем прикажешь заняться? Пинг-понгом? Или из лука стрелять?

— Давай, вступай, а там видно будет.

— Ну и где твой бассейн?

— Восемнадцатый округ, улица де Фийет[23].

— Улица де Фийет?

— Да, но там занятия в два часа дня. Тебе не подойдет.

— Ну вот видишь, я же говорил, что все это для детей или богачей. Для тех, кто не работает.

— «Рувэ» тоже только по будним дням. А вот «Шато-Ландон» — уже по субботам. По субботам ты сможешь.

— И как я туда доберусь, а?

Да, действительно, метро и автобус отпадают. У некоторых есть специальные автомобили для инвалидов — но таких немного, так как Фонд социального страхования это не оплачивает. Дело в том, что, поскольку ноги не действуют, все устройства перенесены на рулевое колесо. Акселератор находится слева, переключение передач, педаль тормоза, сцепление — все только руками. Франсуа видел, как некоторые инвалиды при помощи только лишь рук забираются на водительское сиденье, складывают коляску, раскладывают ее и точно так же вылезают из автомобиля без посторонней помощи. Остальных можно занести в салон. Выходя из квартиры, они задницей считают ступеньки, а на обратном пути их встречают члены семьи или соседи, которые и помогают подняться на нужный этаж.

— Но соседи вряд ли будут мне помогать, а что уж до семьи…

— Да ты-то живешь на первом этаже, чего тебе мучиться? Так что, я походатайствую о тебе?

У Жоао остается еще один козырь, и они оба об этом знают.

— Как насчет… — говорит Жоао, обхватывая пальцами бутылку рома.

— Нет, с этим покончено.

Следующие полгода превращаются в сущий ад. Жоао рвет и мечет, его тело наотрез отказывается подчиняться; он готов даже сдохнуть. Слабость мучает и разрывает его изнутри, он проклинает себя, чувствует, что не в силах справиться с собой; его нервы на пределе, он не может заснуть, его мучают запоры, и даже приходится вызывать врача, чтобы он смог нормально опростаться. Франсуа просит, чтобы на фабрике Жоао дали отпуск, он пресекает карточные игры, ибо покер и белот означают выпивку; он встречается с другом на улице Муфетар, где тот уже не был сто лет, его кресло рассекает толпу, а Жоао орет во все горло: «Эй, посторонись-ка!» Они пьют горячий кофе в «Кристофе», потом заруливают в кондитерскую «Эпи д’Ор», а после Франсуа гоняет Жоао в его коляске — двадцать кругов по парку, среди уток и розариев, пока у того не слабеют руки. Иногда по вечерам на Жоао накатывает слезливое настроение, и тогда Франсуа остается у него, спит на диванчике — так он отдает долг всем их посиделкам на стройках, выпивкам, всем их вечеринкам; он вспоминает работу на стройках, совместные праздники, любовные танцы Жоао и Марии; он думает о Сильвии, Ма, Надин, об отце, о Содружестве, о Филипе, Жаклин, Этьене, Бертране, об их безумной вере в будущее. Жоао пока что не знает об этом, мучения подготовят его к борьбе с холодной водой бассейна, пробудят вкус к победе, а он быстро превратится в одержимость, которая не убивает, хотя и вполне способна свести с ума; все это напомнит ему юность, квадрат ринга, схватки, перебинтованные руки, кровь, и к нему вернутся мечты о славе, ужасная и одновременно спасительная гордость. И никто из находящихся в бассейне в этот субботний апрельский день тысяча девятьсот шестьдесят первого года в восемнадцать тридцать не знает, что этот сутулый человек с мокрыми обвисшими усами, с дрябловатой кожей таки пройдет по Луне, сорвет куш в национальной лотерее — то есть выиграет олимпийские медали.