Мурена

Во время беседы с врачом Жорж молчал, откинувшись на спинку стула. Ма хотела, чтобы он тоже присутствовал. Теперь он то же, что она. Они идут по коридорам, слышится звяканье металла, невнятный шум голосов; на улице туман подсвечен тусклым светом фонарей. Шагать надо осторожно, под ногами сплошной лед. Сегодня Ма останется ночевать у Жоржа, он отвезет ее к себе домой, где их ждут его жена и двухлетний ребенок, Ма будет спать в его комнате, ей специально постелют. Она звонит Роберу и пересказывает разговор с хирургом. На протяжении всего ее повествования Робер непрерывно повторяет: «Джейн, Джейн, дорогая моя», он пытается подобрать утешительные слова, он сжимает плечо Сильвии, и это увеличивает боль от рассказа жены, она заканчивает и, не выдержав, разражается рыданиями, отчего маленький сын Жоржа вскакивает и прячется в юбке своей матери.

Она беседует с Жоржем и Колетт, отвечает на их расспросы о семье, об ателье, о Сильвии, рассказывает, как все усердно трудятся. Она наблюдает за тем, как играет ребенок, избегая смотреть на Жоржа, двадцатидвухлетнего молодого мужчину с таким нормальным, неповрежденным телом. Ночь кажется бесконечной. Ма хотела бы понять: это чудо, о котором говорил ей врач, произошло ли оно уже, или в него нужно все еще верить, и неизвестно сколько. И если речь идет о Боге, она бы хотела поверить в него.

Ма ждет всю следующую неделю. Жорж принес ей несколько журналов и снова приступил к работе на своей лесопилке. К обеду он возвращается домой. Она сидит в гостиной, читает журналы, не понимая, что там написано, рассеянно рассматривает напольную плитку, дремлет, сжимает челюсти. Хирург говорит, что моча все еще черного цвета, правая рука поражена некрозом. Колетт зовет Ма с собой по магазинам, чтобы купить ей белье и ночную рубашку. Она бродит вокруг дома, разглядывает чистое небо, считает созвездия. Она приходит на лесопилку, где воздух насыщен желтой удушающей пылью. Она долго стоит, закрыв глаза, среди грохота машин.

На следующий день хирург принимает ее сразу, он кажется еще более смущенным, чем в первый день. Он говорит, что не может рисковать, что моча остается черной и от почечной недостаточности может наступить смерть.

Он осмотрел лишенную кожи руку, которую пришлось покрыть пропитанной плазмой тканью, белые пятна кровоизлияний от ожога; он сделал длинные вертикальные надрезы — Ма увидела бы что-то похожее на складки воздушного шара, puffed and slashed sleeves[5], похожие по форме, хоть и не по цвету, на синие с красным рукава платья Белоснежки. Но он не стал описывать ей все это, он просто сказал, что рука сделалась полностью черной. «Итак, рука или почки? — подумал он. — Рука или сердце?»

— Понимаете, его сердце все еще работает… Еще работает.

Доктор не стал говорить, что удивлен этим фактом. Просто если он будет действовать быстро, мальчик может выжить. Да, доктор сомневается, что то, что он хочет сделать, хорошо, но его сомнения никому не интересны. Рядом мать, которая хочет видеть сына живым. Его работа — оставить его в живых.

Доктор тихо произносит:

— Я собираюсь ампутировать ему правую руку.

Она слышит слова врача, понимает, но не может представить. Она прекрасно знает тело своего сына, она портниха, и в данном случае это больше чем мать. Она отлично знает его размеры — шеи, плеч, груди, талии, длину рукава, длину штанины, длину туловища; она старается представить его в примерочной кабинке… без рук. Как так — без рук? Докуда их хочет отрезать хирург? У нее темнеет в глазах: до локтя, выше?

— Обе руки?

— Да.

И ей сразу хочется пристукнуть этого человека. Она хлопает по столу ладонями:

— Вы не сделаете этого! Зачем же вторую руку?

Такое даже вообразить невозможно.

— Я вам сочувствую, мадам. Но иначе он умрет.

Она понимает врача, и на глаза наворачиваются слезы. Хирург подносит ей стакан воды. Она опрокидывает его себе на голову. Врач смотрит на эту красивую женщину с темными кругами под глазами, на то, как стекает вода по слипшимся на висках прядям. Она вытирает щеки тыльной стороной ладони, закидывает волосы назад, громко вздыхает:

— Но объясните, почему?

Врач кладет перед ней лист бумаги и вооружается карандашом. Затем подтаскивает свой стул и садится рядом. Он рисует по новым правилам Уоллеса — девять частей человеческого тела, покрытого кожей.

«Словно выкройка», — думает Ма.

Вот линии ожогов: прямоугольник на груди, немного заходит за спину, пятно под левым коленом. Горизонтальная линия на берцовой кости. Немного поколебавшись, доктор резко проводит короткую изогнутую линию через левый плечевой сустав. В правой руке не осталось здоровых тканей, чтобы оставить хоть какой-то обрубок… простите!

Ма смотрит на рисунок и тянется к карандашу:

— Вы позволите?